отзывы и рeцензии

Овсянки: отзывы и рeцензии

Фильм Алексея Федорченко «Овсянки» рассказывает историю тихой жизни ничем не примечательного человека из российской глубинки, которая к концу фильма приобретает масштабы эпоса. Каким образом это достигается? На сюжетном уровне зритель видит следующее: герой фильма Мирон – сорокалетний лысеющий мужчина, работает директором на фабрике. Он собирается похоронить жену и хочет провести обряд по мирянскому обычаю – кремировать тело и развеять прах над рекой. Это завязка. Меря - давно исчезнувший народ, который жил когда-то в Верхнем Поволжье, на территории средней полосы России. Обычаи мирян давно утрачены, поэтому Федорченко вместе с автором рассказа и сценаристом Денисом Осокиным создают свою реальность, занимаясь мифоплетением в каждом кадре. Вместе с коллегой Аистом Мирон садится в машину, чтобы сопроводить любимую Танюшу в последний языческий путь. Аист берёт клетку с овсянками, которые станут лейтмотивом фильма, и они отправляются в дорогу. А дальше герои попеременно предаются воспоминаниям. Два невзрачных, как овсянки, человека рассказывают про свою жизнь, в которой так или иначе всегда присутствует духовная энергия древнего племени, к которому герои себя причисляют. И хоть обряды в фильме вымышлены, мы чувствуем силу и преимущество героев перед современным человеком, который уничтожил в себе то дикое языческое начало. Мирон, Аист и мёртвая Татьяна плывут на машине среди обветренной русской природы, которая всегда пребывает в состоянии вечной ранней весны и полностью сливаются с ней. Они - естественное продолжение этой природы, на которую так похожи: серо-зелёная листва, будто припорошенная пеплом. Прозрачные реки, которые обретают цвет, только если в них отражается закат. Как глаза меря, которые наполняются цветом, только если в них отражается любовь. Любовь – главный бог маленького потерянного народа. Стоит вспомнить сцену в торговом центре, где герои из одноразовых тарелок едят суши: они выглядят абсолютно противоестественно в этой пластиковой среде. Таким образом к концу фильма в голове у зрителя складывается история народа, который растворился среди нас, оставив след в каждом. И в нашей душе всегда есть частичка мерянской грусти, когда на миг защемит сердце и тут же отпустит. Фильм Алексея Федорченко достаёт со дна забытое и тёплое чувство своей страны, чувство родины. Но не в пошлом понимании этого слова, которому с недавних пор добровольно-принудительно пытается учить государаство. Это то, что ты чувствуешь глубоко внутри себя, потому что связь неразрывна. Вот же она: страна, покрытая затуманенными церквами, с берёзовыми родинками на теле и лёгким пушком из осоки на щеках в окружении овсянок. Потому что мы все в ней овсянки. И нежностью оборачивается тоска.

У директора бумажного комбината Мирона Алексеевича скоропостижно умирает супруга Татьяна, и он, как человек принадлежащий к народу Меря, населявший когда-то эти земли, решает предать ее тело огню на берегу реки, согласно мерянским обычаям, предварительно проехав по местам, где когда-то они провели медовый месяц, и были счастливы. В попутчики Мирон берет себе Аиста Всеволодовича, который работает фотографом на его комбинате, и которому во время поездки Мирон изливает свою душевную боль. На улице ранняя весна. Лед еще не успел до конца растаять, так как солнца за окном очень мало. По загородной трассе, мчатся автомобили, на фоне дымящих заводских труб и полуразрушенных старых бараков. Время от времени, начинает накрапывать моросящий дождик. Лица всех людей, которые, так или иначе, попадают в кадр не выражают ничего, кроме отрешенной тоски и меланхолии. На лицо все характерные черты современного российского арт кино. Уже в который раз, жизнь в нашей глубинке показана без особых прикрас, но в 'Овсянках' это вполне оправданно сюжетом. Главный герой, провожает в последний путь своего самого дорогого человека, поэтому размышления на тему смерти, являются в 'Овсянках' ключевыми, и это априори не может удовлетворять желания зрителя увидеть радостное и приятное зрелище. Многие связывают эту картину, непосредственно, с мерянскими племенами, к которым принадлежат супруги, и по чьим обычаям Мирон решил свою любимую кремировать, но, так как, никто толком не знает обычаев этого вымершего народа, то можно лишь определенно сказать, что Федорченко рисует философскую картину о любви и смерти, тесно связанную с языческими ритуалами, а если обобщить еще больше, то с самой природой, которой полностью пропитан этот фильм. Начиная с названия - Овсянки это птички, которых главный герой взял с собой в путешествие, его попутчика и друга зовут Аистом, а центром всего этого фильма, является актриса Юлия Ауг, которая играет покойную жену. Она полностью наполняет фильм своей женской природой, словно вода глиняный сосуд. За все время ее героиня, не произносит ни единого слова, и остается в памяти зрителя, в первую очередь, бездыханным телом (во флэшбеках с ней живой, есть несколько очень чувственных сцен, странного, эротического содержания, в которых она постоянно обнажена или полуобнажена), а кульминацией всего, является сгорание ее тела, на берегу реки. Неуправляемое буйство огня, передает с экрана природный темперамент этой актрисы, которая одним своим присутствием в кадре, полностью раскрывает всю философию Эроса и Танатоса, заложенную режиссером. Огромная роль в создании атмосферы, лежит и на знаменитом операторе Михаиле Кричмане. Его унылая картинка, соответствуют, внутреннему миру главного героя, которого очень достойно сыграл Юрий Цурило, прославившийся, когда-то главной ролью в фильме Алексея Германа старшего 'Хрусталев, машину!'. Благодаря операторской работе, в фильм Алексея Федорченко, есть что-то из 'Сталкера' Андрея Тарковского, особенно, это заметно в сцене где юный герой, вместе с отцом, долго плывут в лодке чтобы придать воде усопшую мать, которая скончалась при родах и мертворожденную сестренку. Когда же Мирон Алексеевич долго натирает бездыханное тело Татьяны спиртом или обливает ее водкой - фильм похож на работы азиатских мастеров, в первую очередь, вспоминается тайваньский автор Цай Минлян, который в каждом фильме показывает, как вода способна отчищать души. Тоскливая меланхоличная атмосфера, будто, пришла из фильмов Такеси Китано, а сюжетом, более всего, 'Овсянки' напоминают 'Мертвеца' Джима Джармуша, но при этом Федорченко удалось создать, абсолютно, самобытную картину, которая сильно выделяется на фоне современных, российских фильмов, своей глубокой философией, и невероятной актерской работой Юлии Ауг, перед талантом которой, не устоял даже великий и ужасный Квентин Тарантино, наградив фильм на фестивале в Венеции. Как ни крути, но задумчивые, погребальные ритуалы, мерянских племен, вряд ли могли произвести сильное впечатление на этого человека. 9 из 10

Кинообщественность разделилась: 'Предстояние' и 'Овсянки', черное и белое, зло и добро. Ужасно то, что оба - зло, чёрное. 'Предстояние' - бред для унутреннего употребления, неосоцреализм, т.е. как новый текст гимна, но вместо ссср- россия; 'Овсянки'- очевидный фестивальный продукт для внешнего потребления. Такого рода продукция не нова: фильмы Звягинцева, 'Эйфория', 'Как я провёл этим летом' и т.д. - в них русские, а мери в глазах иностранцев тоже русские, как казахи, армяне, тунгусы и калмыки, так вот, русские - иррациональные, непонятные, неадекватные, живут импульсами, а не разумом и чувствами. Иностранцам нравится думать, что мы такие: лица невыразительные, точно из теста, не меняя выражения лица, мы хороним, занимаемся сексом, сжигаем тела на топорищах!!! в лесном!!! краю, где подошёл к дереву, тряхнул, и оно плашмя упало, но мы всё равно на топорищах, хоть они и плохо горят, живём странными обычаями, т.е. вообще без национальных особенностей всё, кроме секса и похорон, а всё остальное у нас одним цветом- дикая смесь из водки, суши, супермаркетов, безликих заводов и улиц; берём на похороны птичек в клетке, хотя любой иностранец знает, что можно насыпать корма и налить воды в вертикальную поилку, но мы же русские, поэтому берём с собой, но почему-то не кормим все три дня, и клетку не закрываем, а они вылетают и исполняется наше русское заветное желание- умереть в иномарке, упав с моста в реку, именно в иномарке, иначе Один не примет в Валгаллу; а водкой мы всё делаем:пьём, моемся, костры из топорищ разжигаем, проституток угощаем, пьём, когда пишем сценарии и снимаем фильмы- водка - это наша живая вода, святой напиток такой... Вот есть хороший корейский режиссёр Ким Кидук, мне нравятся его фильмы, но корейцы жалуются, что он снимает фильмы на экспорт, для фестивалей, а дома корейцы- нормальные люди- крючки не глотают и не все поголовно живут на плотах. Но нам это не интересно. Вы думаете турки дома кушают шашлык с кебабом? Нет - варёную курицу с рисом. И индейцы имеют лица абсолютно не похожие на Гойко Митича. Но нам интереснее смотреть на корейцев, турок, индейцев не таких, как мы- странных, других. Нормальное человеческое чувство. Правда потом не стоит обижаться, когда в американских фильмах все с фамилиями Толстой, одеты в ушанки, пьяные и с кувалдой...

Нить, которой пытаются авторы связать все происходящее на экране, - это похороны по древнему мерянскому обычаю. И как этот обычай живет в нашей жизни. Смотришь фильм, конвертируешь чернуху настоящего в собственное понимание древней мерянской жизни (так чутко рассказываемой закадровым голосом одного из героев), проникаешься душой к древностям. Экскурсия в хороший такой музей на яву. Хорошо. Уж оченно любит современный человек древности, исчезнувшие культуры, а уж когда они прорастают в современную жизнь... Женщины еще плачут над собственной смертью и ласками, которых они не получили. Ну все, в общем, по древним мерянским обычаям. Еще очень эффективно у критика-женщины спрашивать мнение о фильме на камеру, когда она все это еще переживает выходя из зала. Тут бы и сказочке конец. А вот тут то - сюрприз! 'Вы не были на Таити? Не были? Ну тогда...' Народ меря был, а вот похоронные обычаи то у народа были СОВСЕМ другие. И вера была СОВСЕМ другая. Во многом водоцентрическая, но абсолютно другая. Зрителю была придумана целая упрощенная вера, в которую он, дурачок, поверил со всего разгону. Как, вы хотели правду? Да кто вы такой? Смешно, право. И, видимо, придумывали эту веру - по ходу придумываемого действа. Сакральную половую распущенность и мечту каждого меря утопиться в реке (подавляемую только чувством скромности) можно смело отнести на счет фестивальных надежд авторов. Арабский же зритель будет очень расстроен когда узнает, что моста, около которого в России девушки подходят к мужчинам в возрасте и запросто так отдаются, не существует. Денег за просмотр вернуть не потребует и ладно. Знающие люди утверждают, что Федорченко как раз на всем таком и специализируется. А что же осталось, если все ложь? Осталось несколько презабавных вещиц. Мысль настоящего автора понятна. Жил-был народ. Хорошо так жил. Пришли некто, разрушили его веру, уничтожили его самого, отобрали и бросили землю, и кругом теперь чернуха и развал. Настоящие меря, кстати, воевали за свою языческую настоящую веру с киевскими миссионерами. Но чтобы мы все поняли и приняли (за время фильма) изобретенную древнюю культуру, ее пришлось создать очень упрощенной. И это удалось. Операция осознания действительности через разные культуры на лицо. В русском сознании действительность отражается в чернуху и безысходность, в придуманной же культуре даже самоубийство гармонично, хоть и проявление не скромности. И как компенсация - свободный секс. Но все же придумывая культуру и упрощая ее автор зашел слишком далеко. Такие простые культуры как продемонстрированная, думаю, не могли существовать во времена существования народа меря. Но такая культура вполне могла существовать гораздо раньше, например, во времена позднего неолита. И вся трагедия в том, что только отражаясь в такой синтетической культуре эпохи неолита современная жизнь на российских просторах становится гармоничной.

Кажется, уже язык должен начать распухать от ругани в адрес российского кинематографа. Тебе в очередной раз обещают прорыв, отмеченный «там», в Венеции, тремя призами, а в итоге ты видишь всё ту же мертвенную тоску провинциальных городов, с разлитым в воздухе терпким запахом паленой водки. Знайте, «Овсянки» Алексея Федорченко, как бы вас ни заманивали, очень русские, такие, что ни одной приличной рожи. Но вот «чернушный» компонент», вошедший в негласную традицию, здесь особенный, кто-то скажет этнический, кто-то мистический, а кто-то эротический, и все будут правы. Заманив в первые минуты бытописательством очередных маргиналов города, затерянного где-то на севере, там, где обитали исконные финно-угорские племена, Федорченко одним росчерком разрушает серую обыденность, вешая на лобковые волосы трупа одной женщины цветные ниточки. Тут хоть стой, хоть падай, но, главное, понимай, пташки овсянки в клетке не так милы, как они чирикают. Расскажут они тебе то, что ты ну никак не ожидал услышать даже в самой буйной фантазии, садясь за просмотр одного из самых главных русских фильмов 2010 года. Одного главного героя зовут Аист, по псевдониму писателя Дмитрия Осокина, по повести которого был снят фильм. Он – холостой сорокалетний мужчина, хранящий традиции своего народа. Второго – Мирон Алексеевич. Тот недавно овдовел, и потому пришел к Аисту с просьбой помочь похоронить жену по всем традициям. Далее – ритуалы с покойницей, размышления Аиста о жизни и смерти, и путешествие в Мещерскую Поросль, город Горбатов, там, где Мирон и его жена Танюша провели свой медовый месяц. Между делом Аист отмечает, что в мерянских обычаях водится половая распущенность, что Федорченко в своем фильме подчеркивает жирной чертой. «Все три отверстия у Танюши были рабочие. И распечатал их именно я. Но все всегда происходило исключительно по моей инициативе» - делится воспоминаниями Мирон, и это все в традиции, называется громкими фразами – излить душу, помянуть добрым любовным словом человека. А вот девушки легкого поведения – они ведь как реки, имена то у них какие, вмиг уносят все печали. Толстая и тонкая, лежат под мужчинами с пропитыми мордами, то ли зарабатывают, то ли развлекаются. Вот такая эротика, которую, не погрешив словами, можно окрестить пошлостью. И все было бы предельно понятно, если бы через эту пошлость не сквозила сакральность. Трудно сказать, в чем тут дело, но и Денис Осокин, и Алексей Федорченко начинают спекулировать на духовности растворившегося среди русских мерянского народа. «Овсянки» - это своеобразное повествование о них, тесное переплетение мифологии и незамысловатого сюжета. Причем отделить, мерянскую духовность от русской безнадеги представляется решительно невозможным. Тебе демонстрируют людей и пейзажи «оторви и выбрось», ан нет, то и дело, проглядывает что-то и правда древнее и не совсем понятное. Остается загадкой, правдива ли мифология в фильме Федорченко, или она фиктивна, так же мистична, как и вся картина в целом. А мистичность здесь проявляется и в людях, и в городах, и в реках, и даже птички овсянки оборачивается перстом божьим. А еще Танюша любила, когда ее водкой мыли... Какие могут быть вопросы, что фильм получил несколько премий на Венецианском кинофестивали? Русская духовность, как многие уже не помнят, всегда была главным экспортным сырьем нашей страны. Пускай, духовность в «Овсянках» не совсем русская, но ведь народа, населявшего территорию России. Пускай эта духовность пошлая – люди-то ведь измельчали. Главное, что в правильном направлении думать начали, к истокам возвращаться. И если бы Михаил Кричман, наш талантливый оператор, выбирал бы более светлые кадры (хотя и за эти ему вручили 'Золотые Озеллы»), режиссеры не тяготели к освещению самых грязных уголков страны, а эротика была бы не только содержательна, но и красива, цены бы не было маленьким птичкам «Овсянкам». 6 из 10

Так как я больше любого другого кино люблю русское авторское (да, возможно, что я не совсем адекватна), то не могла пропустить закрытый показ кинокартины 'Овсянки'. Возможно я ожидала, что буду в полном восторге от этого фильма, однако этого не произошло, хотя в целом картина и неплоха. По сути у меня к ней есть только пара претензий, но как всегда в моей рецензии все ложки дегтя будут в конце, а начну я с того, что произвело на меня впечатление. И я, пожалуй, начну с конца. Очень подкупает то, что картина закончена. В ней есть последний, самый насыщенный мазок, финальный многогранный аккорд, жирная конечная точка. К сожалению в авторском кино часто нехватает именно конца. Несколько часов зритель видит и слышит разные события, мысли, наблюдает за выбором героев, но зачем рассказывать все это, если оно ни к чему не приведет? Зачем зрителю знать начало или середину, если он не узнает конца? В фильме 'Овсянки' конец есть. Такой конец, который оправдывает и объясняет каждую секунду проведенную у экрана. Может он предсказуем, но от этого он пожалуй только фееричнее. Ведь по сути одновременно с тем, что все в мире уже прожито и рассказано, что и начало и конец у всех одно, каждая история уникальна и важно не что случилось, а как и почему. 'Что' может быть банальным и предсказуемым, но это не важно, если его оправдывают 'как' и 'почему'. Так вот, конец фильма 'Овсянки' рождает в человеке новые ощущения и пожалуй в этом главное достоинство данной картины. Конечно больше всего бросаются в глаза эротические сцены. Я (вроде) не ханжа, однако не люблю наблюдать их в кино. Конечно секс это неотъемлемая часть жизни и человеческих отношений, однако я подозреваю, что у меня такое отношение к сценам эротического характера именно потому, что в авторском кино ими злоупотребляют. Где-то даже читала высказывание на тему того, что авторское кино отличается от любого другого кино тем, что в нем обязательно кто-то мастурбирует. Но в общем-то в кинокартине 'Овсянки' подобные сцены весьма органичны. За ними есть смысл, именно они делают эту историю столь непохожей на другие, одновременно жизненной и совсем не реальной. Правда меня немного позабавила строчка про 'трогательные моменты совместной жизни' в описании фильма, но это, право, мелочи. По сути фильм держится только на двух факторах, на сексе и на традициях, и то они почти слились воедино, так что все происходящее на экране опять-таки оправдано. Вообще идея интересна и нова, фильма с похожим сюжетом лично я не знаю, он запоминается и производит впечатление. С одной стороны это сказка, но в ней сплошная проза жизни и никакого волшебства. С другой стороны жизнь, но жизнь такая, какой не бывает, не в хорошем или плохом смысле, а просто как факт. Щемящая душу тоска подается зрителю в новом, неведанном свете и это воистину победа. Актеры в общем-то тоже вполне органичны, хотя лично у меня вызвали нейтральные чувства, пожалуй только герой Сухорукова что-то затронул. Возвращаясь к теме сказки, я все же склоняюсь к тому, что если делаешь сказку (пусть даже столь жестокую), придумывай все, и народ можно было бы все же назвать вымышленным именем, а не преписывать новые обычаи существующему, хотя это тоже по сути не очень важный фактор. Как я и ожидала, красиво снято, волнующая, органичная музыка, практически неземной красоты пейзажи. Но главная моя претензия к этой кинокартине состоит в том, что лично мне было недостаточно руки режиссера. Режиссер четко прослеживается в интерпретации сценария и постановке, но именно в визуальных аспектах его руки не видно, слишком уж фильм вышел штампованным, ведь водную гладь, покасившиеся домики и даже блаженное лицо Сухорукова можно увидеть в каждом втором русском авторском фильме как минимум. И если такие режиссеры как например Вырыпаев и Проскурина умеют показывать все это немного по-другому, то в случае режиссера кинокартины 'Овсянки' это, на мой взгляд, не совсем удалось. 7 из 10

То, что российское кино с удивительной скоростью тупеет на глазах, факт неоспоримый. Большинство российской продукции, появляющейся на экранах кинотеатров в последние годы, уже язык не поворачивается называть кино. Скорее полуторачасовыми подростковыми видеороликами. Но это ещё не самое страшное. Куда страшнее то, что фильмы вроде бы обладающие вполне серьёзной философской задумкой, фильмы, которые отправляют на международные кинофестивали, подчас оказываются ещё большей грязью, нежели ничем не прикрытая тупость со звёздами шоу-бизнеса в главных ролях. Вот так и «Овсянки» Алексея Федорченко, которым аплодировала венецианская публика, а вместе с ней и председатель жюри Квентин Тарантино, и, которые увезли из Венеции три приза, оказались очень далеки от языка киноискусства. Но, коли уж это не какой-нибудь там «Самый лучший фильм», а целые «Овсянки», то и мнения известных деятелей российского кино и телевидения оказались на их счёт весьма противоречивы. Пока одни говорили, что смотреть такое ни в коем случае нельзя, другие, прибегая к грамотно выстроенному сбивающему с толку пустословию, пытались объяснить, что фильм-то просто замечательный. Мне запомнилась лишь одна фраза стороны поддержки, прозвучавшая из уст Дмитрия Диброва о том, что «Овсянки» — фильм о жизни, которая невозможна без любви. Не могу с этим не согласиться. Намёки на всевозможные душевные страдания главных героев в картине и вправду присутствовали, как присутствовали и попытки рассказать зрителям о традициях древнего почти вымершего народа меря. Проще говоря, на протяжении этой короткой, но крайне вялой и утомительной ленты, снабжённой событиями, иногда не имеющими прямого отношения к происходящему, и не слишком гармонично вписывающимися в повествование, Федорченко постоянно пытался ухватиться хоть за что-то, но все его попытки были обречены на провал. Дело было так. Если нам показывают, как два человека молча едут в машине, продолжается это минуты три. Если нам показывают, как два человека молча моют труп, это продолжается минут шесть. Если нам показывают, как два человека молча этот труп сжигают, продолжается это минут десять. И так далее. Учитывая то, что фильм идёт чуть больше часа, роскошь непозволительная. Но изредка в этом мёртвом царстве всё же проскакивали какие-то намёки на то, что вот сейчас, наверное, всё-таки начнётся что-то интересное. Но ничего интересного так и не началось. Все события в лучшем случае просто не вызывали никаких эмоций, а чаще либо повисали в воздухе, либо скатывались в откровенную порнографию. То, что «Овсянки» содержат порнографию, не слишком-то скрывает сама Юлия Ауг, исполнившая роль трупа. В ответ на претензии к тому, что труп у неё получился просто никудышный, не слишком бледный и не слишком застывший, труп, который главные герои ворочают туда-сюда с фантастической лёгкостью, Юлия смело отвечает: «Ведь, если бы я сыграла труп, вы не оценили бы моё тело». А вот сам Федорченко оказался в этом плане человеком скрытным. Алексей говорит: «Данный фильм о том, что жизнь, любовь и смерть — это одно и то же». И не смейтесь слишком громко, я лишь озвучиваю слова режиссёра. Разумеется, куда правдоподобнее в данном случае прозвучали бы слова о том, что «Овсянки» — лента о чьих-то нездоровых документально не обоснованных фантазиях на тему традиций народа меря. Но Федорченко на то и режиссёр, а теперь ещё и режиссёр признанный, чтобы фильм свой защищать. И не важно то, что жизнь как таковая в «Овсянках» совершенно отсутствует, а любви не так уж и много. Как два маленьких плюсика данной картины можно отметить хорошую музыку Карасёва, получившего премию Ника, и операторскую работу Кричмана на уровне «чуть выше среднего». Последний, между прочим, даже увёз из Венеции Золотые Озеллы. Не знаю, с чем это связано. Возможно, в остальных фильмах конкурсной программы операторская работа оказалась уж совсем ничем непримечательной, а, возможно, родина Феллини находится в кризисе. Но всё же работа камеры, плавно выделяющая необходимые части кадра, главное достоинство «Овсянок». Насчёт двух других призов — приза прессы и приза христианского жюри — вопрос спорный. Вероятно, им очень понравилась песня о походе в аптеку в исполнении невидимого зрителю хора — пожалуй, самый показательный эпизод ленты. Поют-то никчёмную ахинею, зато как хороши голоса. Скорее всего, в Венеции так же, как и у нас, оценили так называемые «художественные приёмы». Особенно акт любви, который «ещё никто и никогда так не показывал». Честно говоря, даже не знаю, о каких художественных приёмах в данном случае может идти речь. Видимо, о художественных от слова «худо». А больше всего смеха вызывает, пожалуй, Золотой Орёл и номинация на Нику появившегося на несколько минут, чтобы прочитать пару незамысловатых стишков Виктора Сухорукова, присутствие которого во время первого просмотра я даже и не заметил. Смешно в силу того, что его участие в фильмах Балабанова «Брат» и «Про уродов и людей» как раз и не было никем замечено. Зрелищность 2 Актёры 2- Режиссёр 1 Сценарий 2- 2 из 10

Это преподнесли как новый шедевр отечтественного кино? Это показывали на международной арене? От этого зрители в восторге? Один вопрос: 'Шо й то было?' Семьдесят четыре минуты нагромождения бреда, интимных подробностей престарелого шизофреника, унылых серых пейзажей и птичьего чириканья...Вот что это было. Не читала книги и после просмотра данного киновыкидыша (извините, по-другому назвать это язык не поворачивается) желания не возникает, поэтому буду оценивать лишь этот.. кхэм...'киношедевр'. Весь фильм (меня аж перекорёжило) мы будем лицезреть, как меряне чтят свои традиции и сохраняют свою культуру. Меряне, для тех, кто не в курсе( а не в курсе все, т. к. это лишь фантазия автора), - это древний народ, который не вымер а затерялся где-то на российских просторах. Выглядят они как среднестатистические россияне, а вот в голове у них явно шаров не хватает. Итак, о сохранении традиций. Эту идею (сохрарнение культуры) я полностью поддерживаю, но вот меряне своим средневековьем всё равно повергли меня в шок. Свадьба. Пока русские по традиции крадут на свадьбах, а потом выкупают невесту, невесте-мерянке вместо этого вплетают в лобковые волосы ниточки (джунгли зовут!) и плетут косоньки. Как вам? Но это только начало. Если мерянин не утонул, то это плохо. Дело в том, что если найдут утонувшего мерянина, то ему привяжут побольше кирпичей к ногам и кинут назад в реку. Утонул - значит, счастливчик: получишь бессмертие(Муму, оказывается, та ещё счастливица). Поэтому многие меряне, кто хочет стать бессмертными, напиваются, а потом бегут в реке в надежде утонуть. Ну а не утопших, надо предать воде, что делают Аист (так зовут главного героя, наставившего Мирону рога) и Мирон (рогатый). Умершую жену Мирона они везут завёрнутой в плед на заднем сиденье машины. Гаишник, глядя на это, лишь одобрительно махнул им своей полосатой палочкой. Потом Татьяну (так звали женщину) на берегу реки кладут на кучу топорищ и черенков от лопат, поливают чем-то алкогольным для рпидания горючести и поджигают. Авторы говорят, что на берегах у них полно таких погребальных пепелищ. К слову сказать, непонятно, отчего умерла Татьяна во цвете лет. Я подозреваю, она не перенесла буйных фантазий одержимого престарелого мужа, который омывал её водкой, говорил, что снять и т. д, а потом, судя по всему, делился интимными подробностями со всеми, кто готов был слушать. 'Только любовь не имеет конца'. Несомненно, глубокая и чистая мысль, да вот в фильме это преподносится в извращённой форме. Мирон - седина в бороду, бес в ребро, Татьяна - покорная, но не любящая жена. Где тут любовь, не имеющая конца? Что сказать об актёрах...Да ничего. Виктор Сухоруков продекламировал стихи в паре сцен (он это любит) с присущей ему выразительностью. Остальных оценивать больше ни по каким критериям не могу. Они почти всё время сидели спиной, а из текста были только слова Аиста, да интимные рассказы Мирона. Выразительно чирикали только птички-овсянки. Музыка в этническом стиле - сборная солянка звучаний русских народностей, но ничего запоминающегося. Она не бодрила на общем нудном фоне. В общем, не вложили в этот фильм ни материальных затрат (бюджет фильма - стоимость топорищ, черенков от лопат и угля для растопки), ни эмоциональных. За бедных птичек, которым пришлось подпрыгивать в клетке на российских ухабах весь фильм, и долю философии 1 из 10 Сохранение культуры, любовь, бессмертие - важнейшие вещи, но этот русский арт-хаусный лепет не смог осветить эти темы на пристойном (во всех смыслах этого слова) уровне. Хорошо, что создателям не взбрело в голову растянуть эту любительскую съёмку обряда погребения, например, на часа два. Лишь бы зрители-иностранцы не приняли этот фильм за чистую монету. А то к вагону американской клюквы в фильмах прибавятся новые сцены с заплетаниям кос в экзотических местах, омывание водкой вместо воды и пр.

Главное что поначалу вызывает картина -... недоумение... Не получалось никак определиться, чего же хотят авторы. Столь же большой вопрос - чего хочу я от этой весьма нашумевшей, заведомо спорной и неоднозначной ленты. Искусства? Философской беседы? Провокации? Наконец, знакомства с традициями и обычаями пресловутого народа меря? Всё вышеназванное по чуть-чуть в картине есть. Вроде бы... Однако, если вдуматься, то как вымышлены ритуалы меря, так и претензии на вызов, на философию, на новое слово в искусстве оказываются несостоятельны. Но тут же возникает другой вопрос - а есть ли собственно та самая претензия? Не водят ли авторы картины нас за нос, не играют ли они со зрителем в своеобразную постмодернистскую игру-угадайку, а что, мол, мы хотели сказать. Взгляните, весь фильм строится на нелепостях, где-то замаскированных под экзотику, а где-то вполне открытых. Полулегендарный народ с причудливым названием меря. Аляповатые обычаи, граничащие то ли с криминалом, то ли с идиотизмом, то ли с действительной верой, уходящей вглубь веков. Персонажи, ловко сочетающие заурядность с неординарностью: Мирон, любвеобильный до отклонений директор бумажного комбината, Аист, сорокалетний холостяк и начинающий писатель, Веса Сергеев, поэт-самоучка, романтик и эксцентрик. Странности повествования следуют одна за другой, испытывая нас - как долго мы сможем воспринимать происходящее на экране, сохраняя серьёзное лицо. Не знаю как у других, до меня доходило туго. Только вступление хора с песней про запах помогло мне понять, что к чему. Фарс, вот то слово, которое помогает расставить всё на свои места, расслабиться и действительно адекватно воспринимать картину. Авторы втихушку смеются, под прикрытием всех необходимых признаков серьёзности, создавая нелепый мир. Кто-то изумится, история больных людей? Ну что Вы, просто народ такой. Болтовня извращенца, возмутится другой. Так это же древний обычай. А что это за съёмка, когда у героя трусы торчат и только половина его головы в кадре? Так нет же, до этого была изысканная сцена в лодке. Хорошо, есть же исполненные глубокой мысли и светлой печали беседы о вечности любви. Ну, так разговоры о 'дырочках' тем более уместны. Оба героя убиты горем по умершей возлюбленной. Значит самое время 'очень захотеть' кого-то другого, а когда боль утраты совсем захлестнёт, нужно завалить берёзку. И так далее. На подобных парадоксах, несуразицах и хохмах строится вся лента. Что ж, посмеяться (но только про себя, ведь мы на серьёзной ленте, Вы забыли?) действительно можно неплохо. За счёт этого картина и смотрится с интересом. Воспринимай ты её как фарс, как притчу, как эпос или как трагедию, 'Овсянки' интересны, потому что в них загадка. Вроде просто, а вроде и сложно, вроде сложно, а вроде и просто, нелепо и так привычно, парадоксально и заурядно, смешно и грустно. Другой вопрос, что вся эта игра порой удаётся со скрипом, она путается ввиду зыбкости рамок и границ. И к вопросам по-настоящему серьёзным и сложным, каковые в фильме затронуты, и первый из них - смерть, уже оказываешься невосприимчив, т. к. авторам уже не доверяешь. 6 из 10

Долго не решалась посмотреть 'Овсянок', несмотря на фестивальный успех. Все-таки тема смерти, думаю, будут весь фильм таскать это мертвое тело... брр... В общем-то, так и было. Как я и предполагала, смотреть фильм было тяжеловато. Однако увидела и много интересного. Очень неглупый и впечатляющий road movie. Во-первых, природа русского севера - поздняя осень, мрачноватая дорога, темная вода в реке. Красота. Во-вторых, узнаваемые реалии жизни в глубинке. Квартира Аиста, постсоветский бумажный комбинат с советской еще мебелью - все так, как в наших маленьких городках. 'Галерея' женских лиц в сцене фотосъмки - какие же они настоящие, как будто с улицы на съемочную площадку забежали. А то все эти красавицы в нашем новом кино уже оскомину набили. Понравилось и повествование за кадром, ненавязчивое и неглупое, со спокойными интонациями, без пафоса и морализаторства. Герои называют друг друга на вы, несмотря на очень близкое приятельство. Но самое интересное, на мой взгляд, - нарративная мистификация в конце. Машина героев падает в реку, они тонут. 'Мирон сразу отправился искать свою Татьяну, а я нашел на дне реки отцовскую печатную машинку и настучал на ребрах рыб этот рассказ'. Сразу тексты Набокова вспоминаются, он большой мастер на такие неожиданные нарративные повороты. Очень литературно и очень постмодернистично. А что касается народа меря и их нелепых традиций... Мне показалось, это вообще не главное. Тем более, что все это тоже большая мистификация. Денис Осокин придумал большую часть обычаев меря. В самом деле, в скупой на эмоции России трудно представить себе народность, у которой было бы в обычае рассказывать после сметри любимой столь интимные подробности. Или какие-то ниточки вплетать... Бред, сомневаюсь, что у народов русского севера можно найти что-то подобное. Есть моменты, которые смотреть неприятно - это все эротические сцены. Получилось как-то некрасиво, местами пошло. Актер, игравший Мирона, иногда фальшивил - мелькали какие-то неестественные интонации. В целом, 'Овсянки', конечно, стоит посмотреть. Чтобы осознать, что не только Никитой Михалковым и всякими 'Ёлками' богат наш кинематограф. Спасибо Алексею Федорченко и Денису Осокину. 7 из 10 Минус три балла за некрасивую эротику и неестественного Мирона.

Опять я посмотрел русский фильм. Опять любопытство взяло верх. Пожалуй, надо для начала пояснить, что название 'Овсянки' не имеет никакого отношения к 'Овсянки, сэр?'. Это птички такие. Две штуки. Сидят весь фильм в клетке, а в конце - решают судьбы. Да-да, мы, русские, за малое не берёмся. Если уж снимать кино, то о 'любви, у которой нет конца', о неком финском народе 'мере' и их обрядах, ну и о жизни конечно, о жизни. В основе сюжета уже господи боже надоевшее до одури 'роуд-муви' (иными словами кино, где главные герои куда-то едут). Один немолодой лысоватый смурной мужик по имени Аист с овсянками в клетке и другой немолодой лысый смурной мужик по имени Мирон едут с трупом жены последнего к местам былой славы. Мирон хочет предать жену реке (но не на манер индусов, а сначала сжечь её на берегу, а потом развеять пепел) как это принято у них - глубокомысленного, чувственного и мудрого народа мере, а Аист едет просто за компанию. Мимоходом нам рассказывают историю отца Аиста и его 'вроде как' отношений с ныне покойной женой Мирона. По сути - всё. Фильм убивает (жестоко, цинично и с контрольным выстрелов в голову) просто ужасающий закадровый текст, не умолкающий кажется ни на минуту. Он такой возвышенный, такой претенциозный, такой пафосный и трагичный - и он ставит на ленте жирный крест. Как очень точно выразился один комментатор: 'Это всё равно как читать хорошему программисту курс 'HTML для чайников''. Очень-очень точно. Потому что закадровый голос описывает нам даже то что мы видим непосредственно. Да и вообще, это ж вроде арт-хаус как никак. А голос общается со зрителями как в лучшем случае с первоклашками, а скорее - с жертвами фронтальной лоботомии. Ну или сей заумный фильм автор таким образом пытался адаптировать под казанских быдло - не знаю. Но звучат все эти высокопарные квази-литературные реплики голосом полным напускной мудрости и бездн скорби невыносимо фальшиво и дешево. Да и просто не кинематографично это! Чувства героев нужно показывать(!), а не описывать. На то оно и кино. Сама идея об овсянках в клетке вроде неплоха, но она тонет в рассусоливании традиций мере, эпиграммах и эпитафиях к патетичной и не познанной 'русской душе' и финальной сладко-ресторанной какофонии. Оператор неплохо усвоил опыт европейских талантов, и достаточно грамотно все 74 минуты ленты эксплуатировал приём фиксированной камеры на движущемся объекте. Режиссер пытался быть одновременно Каурисмяки, Джармушем, Линчем и Тарковским. Подражательность и вторичность - на лицо и во весь экран. Но товарищ Федорченко значительно ближе к Лунгину и его 'Острову' - тот случай, когда арт-хаус действительно скучен, нравоучителен, высокомерен и претенциозно-многозначителен. Тут и у людей имена - названия птиц, и у проституток - имена-названия рек. Как же груба и однозначна вся эта их многозначительность. 3 из 10 (конъюнктурное фестивальное кино - к сожалению)

Быть может, в Лете не потонет Строфа, слагаемая мной; А. С. Пушкин «Евгений Онегин». Есть такая известная киношная шутка: если в кадре голая белая женщина, то это порнография, если черная - этнография. А уж если женщина из племени меря, давно растворившегося в истории и русской культуре как в Лете, то тем более. Мистификация на тему утраченной «почвы» и непривычный для кинозрителя эротизм – вот форма нового фильма Алексея Федорченко «Овсянки». Однако последним делом было бы видеть в этой киноленте социальную проблематику малых народностей России. Пять лет назад режиссер тоже был в Венеции и получил приз за лучший документальный фильм. Приз явно не в те руки, поскольку «Первые на Луне» в буквальном смысле был беспримерно далек от документа, более чем любой даже очень плохой байопик. Но жюри Венеции приняло работу Алексея за чистую документальную монету. Отбросив все объективные доводы, жюри понять можно – мистификация Федорченко о неизвестном и первом полете на Луну советского космонавта благословенно легла на полумифологическое представление о прошлом этой странной и страшной России. И дело тут не в стилизации под документ, хотя куда без этого, а в том, что эта история абсолютно отражает проклятые 30-е года прошлого века. Она была квинтэссенцией того, что могло и должно было бы случиться, будь в те года наука на пару десятков лет впереди своего времени. И при всей иронии задуманного, «Первые на луне» остается историей о раздавленной жизни человека, жившего идеей, жившего будущим, жившего мечтой. Пусть никогда и не было этого славного парня Ивана Харламова, но история его чистая правда. Спустя пять лет снова мистификация и снова Венеция. Но только все совсем по-другому. На этот раз Федорченко не интересует историческое сознание, насколько бы он не было мифологичным, его интересуют вещи насущные и куда более вечные. Меланхолично и размеренно повествуя об обряде упокоения потомка племени меря, режиссер ненавязчиво предлагает «свое» мировоззрение. Мировоззрение, в котором материальный основа всего существа - Река, принимающая, как мать-Лета, в себя всякого мерянина; мировоззрение, в котором нет места богам, но есть место Любви; мировоззрение, в котором человек мучается, страдает, но имеет пусть и умирающую, но пока еще твердую систему координат. И, казалась бы, во времена научно-христианской парадигмы, не смотря на языческое нутро, отчеркнутое нестыдливым и некиношным эротизмом, «Овсянки» не смотрятся как нелепица или бунт… А все от того, что свято место пусто. Все оттого, что мы сейчас как утопленники\утопающие болтаемся в той самой реке и ждем, чтобы хоть какие-то, но прочные, сети подхватили нас. А иначе все это действительно «дар напрасный, дар случайный». Особого внимания заслуживает работа оператора Михаила Мичмана, придавшая особую выразительность фильму. Выстроенный, протяженный, глубокий кадр позволяет отразиться и раскрыться всей глубинной грусти и тоске зрителя, превращая просмотр в интимный диалог. Тарковский? Может быть, в «Овсянках» угадывается стиль Андрея Арсеньевича, но это не подражание, а лишь уважение и известная доля преемственности лучших традиций русского кино, которые дают надежду на возрождение. Но качество восприятия фильма все-таки обеспечивает его поэтика. Диалектическое соседство жизни и смерти не вызывает неловкости, надрыва или нутряного ужаса, а является выстраданной и интуитивно понятой правдой жизни. И придуманные автором сценария, как некогда Пастернаком, стихи для одного из героев ленты лишь дополняют эту поэзию. Поэтичность становится универсальным ключом для общечеловеческого проникновения в фильм. Когда один из героев ленты пишет стихи о странной водяной игрушке из Мексики, авторы как будто расширяют свой кинофильм до масштаба всего человечества. Быть может, поэтому Венеция полчаса стоя аплодировала «Овсянкам», и в том числе прожженный насмешник от кино Тарантино, нарушивший этим все приличия, отведенные должности председателя жюри. Впрочем, вечные темы остаются таковыми вне зависимости от географии и национальности. Однако при всей очевидности мировоззренческой позиции авторов фильма, это целостное и емкое художественное высказывание не вызывает ощущения проповеди, уж скорее исповеди. Исповеди человека, который не хочет утратить основу, позволяющую хоть как-то объяснить все происходящее вокруг и при этом придающую силы любить. А. В.

Во всём в мире должен быть смысл Алексей Федорченко, видимо, на момент съемок фильма не знал об этой простой истине. Фильм вышел пустой, серый, как сгнившая бочка. Было чувство, что режиссеру, сценаристу, да и вообще всей съёмочной группе очень хотелось спать и они настолько передали своё желание в фильм, что, уверена, бОльшая часть зрителей ощутила на себе это страстное желание завалиться на кровать и зарыться в подушку. Серые пейзажи, страшно монотонный голос рассказчика, медленные-медленные-медленные сцены всего проиходящего, высосанные из пальца повороты событий, доходящие до нелепости (пара проституток, например) тянутся через весь фильм и хочется только спать-спать-спать. Я очень люблю медитативное кино, но оно должно не клонить в сон, а вызывать чувство наполненности, спокойствия и эффекта присутствия в фильме. Разговоры двух главных героев можно назвать разговорами о трех дырках. Никак не вяжется с заявленным «и безутешный вдовец поведал своему спутнику о своей безграничной любви и нежности к погибшей жене…». Вообще есть ли хоть какая-то любовь в этом фильме? Трясущееся тело мертвой жены? Или кадры совершенно нелепых любовных лобзаний её и её стареющего мужа? Это теперь называется любовь? Повествования о трех дырках и кадры привязывания разноцветных ниточек к сами-понимаете-чему? Я очень эмпатийный и эмоциональный человек, но кроме скуки, занудства и непросветной серости не почувствовала ничего в этом фильме. Отдельно задели овсянки, невинные серенькие птички. Видимо режиссёр чувствовал, что просто так в «арт-хаусе» ничего не бывает, и решил влепить (вот именно влепить) туда птиц. Зачем? Кому они нужны, эти птицы? Что они означают? То, что они сыграли главную роль в конце фильма, они эдакие боги на земле? Или что фамилия у Танюши была Овсянникова? В общем, очередная вещь в этом фильме, высосанная из пальца и настолько нелепо смотрящаяся в фильме, что и смешно, и стыдно за режиссёра, и за отчизну. И последнее, что хотелось бы из накипевшего высказать, так это неимоверно затянутая сцена с кремацией тела Танюши. Знаете, «арт-хаус» не обязательно должен показывать нам все то, что скрыто от нас завесой цензуры и этических норм. Любовь любовью, но фильм и без этой сцены настолько сер, тяжёл, медлителен и отвратителен, что, по-видимому, я завязала с российским кинематографом навсегда. За смелость 3 из 10 и больше так не делайте.

Мирон Алексеевич, директор крупного бумкомбината, уличает молодую жену в супружеской измене с самодеятельным местным писателем. В припадке ревности душит её, после чего решает свести счеты ещё и с соперником, собрав всех участников любовного треугольника в глухом отдаленном месте. Поводом для того выступает соблюдение старинного погребального обряда, посредством которого Мирон собирается проститься с Татьяной. Соперник, увлеченный традиционной народной культурой и ошеломленный известием о смерти любовницы, попадает в расставленные сети, согласившись помочь Мирону с необычными похоронами. Однако достаточно быстро он понимает истинную суть происходящего, и тревожное ожидание героем кары-развязки снабжает внешне медитативную картину подспудным саспенсом. На фоне этого сюжета, тонко выстроенного с помощью намеков и повествовательных лакун, разворачивается рефлексия ряда фундаментальных начал – природы и цивилизации, женского и мужского, Эроса и Танатоса, этнической уникальности и глобальной универсальности. Смысловая симметрия данных дихотомий (природного-женского-этнического-эротического и цивилизационного-мужского-глобального-мортидального) выражается образно-драматургическим языком, базовым элементом которого становятся птицы (в связи с этим любопытно вспомнить тему древнейших символических систем в «Языке птиц» Рене Генона). Крылатые существа не то чтобы вводятся – навязчиво впихиваются в картину на первой же ее минуте – герой по случаю покупает на улице и берет с собой на похороны клетку с птицами, содержащую к тому же не привычных канареек либо попугайчиков, а простых воробьеподобных овсянок. По ходу фильма партия пернатых расширяется: сначала сообщается имя героя – Аист Всеволодович, после выясняется, что и сама задушенная супруга есть Овсянка – так, передразнивая девичью фамилию, ее когда-то называл муж. С этого момента становится ясным, что и обреченные любовники, и посаженные в неволю птицы, и исчезающие обычаи мерян – одна и та же сторона развернувшегося трагического конфликта. Все вместе они суть стихийное природно-родовое начало, жестоко подавляемое цивилизацией с её унифицирующим моральным и технологическим порядком. Именно цивилизацию олицетворяет Мирон – авторитетный отец провинциального моногорода, владелец вездеходного статусного Гелендвагена. Это он деспотически подчиняет жену своей извращенной непристойной воле («Все три дырочки у Тани были рабочими, и распечатал их именно я, и всё всегда происходило исключительно по моей инициативе»), он же губит, умерщвляет природу, являясь директором бумажной фабрики, экологически вредного производства. Другой синонимичный птицам образно-символический акцент картины – водная стихия. Ход вполне оправданный, учитывая, что в традиционной символике вода исконно ассоциируется с женской, чувственно-эротической стороной реальности. В фильме это замечательно передается в эпизоде из детства героя, где национальная дева-игрушка обнаруживает свои свойства только в соединении с водой. «Это ведь тоже реки, женские живые тела», - прямо заключает герой в другом эпизоде. Вода рождает жизнь, она же увлекает умерших мерян, поскольку оставшиеся вспоминают о том, кто они изначально есть, именно в моменты смирения перед всепоглощающими силами природы. В этом плане картина затрагивает базовую проблематику постмодерна – поразительную живучесть, сопротивляемость архаичных, в том числе этнических, компонентов культуры, несмотря на все модернизирующие глобализационные процессы. Концовка фильма выполнена в форме великолепной аллюзии на хичкоковских «Птиц» – вырвавшиеся из неволи овсянки атакуют Мирона. Стихии воздуха и воды сливаются воедино, река равно поглощает своих и чужих. Исчерпывающий постмодернистский финал.

По нескольким причинам хотелось посмотреть этот фильм. Во-первых, из-за его успехов на различных кинофестивалях, что для Нашего Современного Кино, крайняя редкость, и теплых слов от гениального господина К. Тарантино. Во-вторых, из-за необычного названия, стыдно признаваться, но только погуглив выяснила, что это название птиц. И последнее, сценарий был написан Денисом Осокиным, родившимся в том же городе, что и я, хотя последний пункт, можно списать на банальное любопытство. Фильм понравился. Необычное российское кино из ранее увиденных мною картин, самобытное и сложное, содержательное и вдумчивое, полное обычаев, символов, преданий. Например, вода, как некий языческий рай. Смерть и вода, как единые образы вечности и покоя. Я могла бы долго и искренне восхищаться, продолжая подбирать самые лестные прилагательные, однако, после первых эмоций восторга и удивления, (а некоторые моменты в «Овсянках были удивительными и неожиданными для восприятия нашего, привыкающего к стереотипным фильмам, сознания) пришло время задавать вопросы. Что мы знаем о городе Нея и его обитателях? Меряне. Кто это? Кстати, название этой вымирающей народности, показалось мне созвучным со словом «смирение», которое наблюдалось у всех героев фильма, что главных, что второстепенных. Это самое смирение и его причины, долгое время не давали мне покоя. Унылый, скучный, тоскливый и безрадостный, можно сказать, вымирающий край, где осень, лишний раз усилила столь очевидный факт. Такое же будущее уготовано этим людям. В скором времени о них забудут. Навсегда. Ведь даже сейчас, о них мало кто знает, да и сами они, не помнят многого из традиций и историй своего народа. Уходят в забвение их культура и наследие. Молодежь уезжает в большие города, исчезает надежда на будущее, и, какое бы то ни было, продолжение поколений. Быть может, поэтому и есть некая обреченность в их глазах. В фильме, ярче остальных тем, затрагиваются наиболее значимые из них - любовь и бессмертие. Что касается любви, то у Мирона она односторонняя. В его словах и поступках больше эгоизма, нежели отдачи. Он знал, что чувства не взаимны, мучился, страдал, но так и не отпустил. Было ли это, своего рода, вынужденным принятием очевидных фактов, не знаю. Любовь Танюши… а любила ли она когда-нибудь по настоящему? Вся ее жизнь робкое и послушное существование. Она тосковала в браке, как в клетке. Поэтому никогда не держала дома птиц, это было бы слишком ярким и болезненным отражением ее собственной судьбы. Была тихой и безмолвной, так ни разу и не заговорила в фильме. Упоминание о ее девичьей фамилии, тоже наводит на определенные мысли, опять же, на тему обреченности. Ее симпатия к Аисту, если можно так сказать, больше похожа на влюбленность, чем на любовь. Да и сам Аист, любил ли он Танюшу? Или тоже был увлечен? Потому как, не предпринимал никаких действий, не было даже намека на попытку с его стороны. Выходит, тоже смирился. В конечном счете, что мы получаем? Никто из троих, в общем-то, счастлив не был. Печально, знаете ли. И что мы знаем о птицах, с необычным названием овсянки? В этой грустной истории эти маленькие, но мудрые птицы, пребывали в роли безмолвных наблюдателей, но все же, смогли исполнить желание героев. Бессмертие было даровано. Подводя итоги, хочу сказать, что мысли долго не будут отпускать вас после просмотра этого фильма. По мере того, как возникали новые вопросы и находились те или иные ответы на них, стало очевидным, что чем дальше ищу, тем больше не соглашаюсь с полученными выводами. Фильм глубже, чем есть на самом деле, и от этого, еще более трагичный, чем может показаться на первый взгляд. Но это жизнь. А с ней всегда трудно смириться. Тем не менее, посмотрите. Возможно, найдете что-то для себя. 9 из 10

Не могу скрыть своего разочарования. Венеция с Тарантино, узконаправленная реклама, ограниченный прокат - все это обещало ну просто какой-то взрыв мысли и беспредельную интеллектуальную глубину. Перед просмотром таких фильмов если и боишься чего-то, то недопонять, не 'осилить', или что картина будет не на мой вкус (чем я стараюсь не руководствоваться, если все сделано отлично). Но вместо глубины мы получили претензию на высокий полет в духе Тарковского или Бергмана, и претензию неудачную. Ну а что еще сказать, если фильм с такой серьезной тематикой вдруг вызывает смех? Смех от неловкости за все происходящее. Смех от неестественности и напыщенности. Проститутки на мосточке в Нижнем Новгороде, которые выглядят сельскими бухгалтершами (очень правдоподобно, не так ли?); в придачу, гипотетические нагрудные значки героинь социалистического труда, полагающиеся им по сюжету - за то великое добро, которое они принесли миру в целом, и главным героям, в частности; малоуместная поэзия с птичками и еще более ненужный 'дым' - циничные подробности интимной жизни Мирона Алексеевича, одного из главных героев. Такого рода тошнотворная грязнотца присутствует на протяжении всего фильма. Да, древние (может еще языческие) обычаи исчезающего народа, да, их нетривиальность - но у меня не осталось сожаления, что этот народ исчезает, пожираемый неотвратимостью глобализации. Вся эта пошлая суета выглядела бы правдоподобнее, не будь она столь востребована в определенных фестивальных кругах. Сложилось ощущение, что обычаи придумывались под заказ, народ срочно нашли нужный, с элементами неординарного отношения к темам-табу, чтобы пощекотать психику иностранного бомонда. 'Эх, Раша-Раша, какая ты, однако, загадышная!' - подумает, поглаживая бородку, некий западный кинокритик, полностью уверенный, что теперь-то он матушку-Россию знает и понимает лучше некуда. Техническое качество отснятого аппаратурой 70-х материала (по-другому не назвать) призвано, кажется, создать иллюзию добротного советского кино, но тщетно - произносимый актерами текст убивает и эту надежду режиссера. И кроме всего прочего, вызывает уже привычное удивление невнимательность к деталям. Мы умеем снимать потрясающие виды на реку, огонь в закате солнца - но не умеем прятать дыхание и движения ног 'мертвой' Танюши. Ну неловко же! А написать нормальный сценарий тоже проблема, оказывается. Картина страдает неорганичными поворотами событий, нестройной драматургией: много лишних сцен, некоторые из них неоправданно затянуты, конец наступает неожиданно (в смысле, нелогично), вызывая чувство радости, что фильм не такой длинный, какой мог бы быть. Что порадовало - это музыка. Безусловный плюс. Атмосферная, с этническими мотивами. Но ее одной, как оказалось, недостаточно. Потому что мастерство актеров (другой аспект киноискусства, который мог бы спасти 'Овсянок' от провала) оказалось бесцветным и незапоминающимся, с подозрением на отсутствие оного в принципе. В итоге, ни цельной концепции, ни авторского подхода, ни ценных находок и философских откровений. Те и так немногочисленные российские зрители, что преданы интеллектуальному кино, попались в ловушку конвейера-обманки 'спрос-предложение'. Я бы сказал даже больше: это фильм без зрителя. Псевдо лирико-эпическая манера съемок вызовет отторжение у мейнстримного люда, а безыдейность, застопоренность - у оставшихся. Непрофессионально, господа!

Рассказ о жизни и обычаях потомков когда-то жившего в Северном Поволжье финского племени мери полон философских измышлений о смерти, медитативной грусти, задумчивых метафор и провокационно-эстетских замечаний на тему женщин. Сделано все это довольно красиво - снято так, что создается впечатление созерцания неспешного течения реки, завораживающего своей красотой и естественностью. Но после просмотра выясняется, что эти ощущения лишь зрительны, и фильм оставляет чувство дежа вю с легким привкусом гнили. Иначе говоря, 'Овсянки' представились мне расчетливо снятой для фестивальной Европы картиной. Отмирающие обычаи, поглощаемые мегаполисами старые города где-то между Окой и Волгой, старики с бесцветными голосами, отравление суррогатной водкой, потому как 'тоска заела' - все это до того наполнено извечной русской печалью, что хочется выбежать на улицу и разрыдаться 'на плече' у ближайшей березы, не забыв перед этим забежать в магазин. Но, помимо столь актуальной сейчас в отечественном авторском кино темы прощания с деревенской Россией, в картине присутствует довольно своеобразный взгляд на любовь к женщине, к ее духу и, в большей степени, телу. Красота в этих словах и кадрах безусловно есть, но и грязь в них тоже есть. По крайней мере на мой взгляд, не получилось здесь этнической простоты в отношениях мужчины и женщины, естественных и прекрасных. Не увидела я чистого и всеобъемлющего чувства, которое и должно спасти нас от горечи смерти и помочь предаться светлой печали, сознавая неизбежность утраты. Вопрос о смертности любви, пожалуй, самый интересный среди прочих, поставленных фильмом, но кроме самого вопроса и четкого ответа на него, ничто в картине не является почвой для размышлений на эту тему. В остальном же мысли сосредоточены на смерти, как на неизбежном конце, вот только у мерян свое видение слова 'конец', которое, возможно, и затронет того, у кого не сложится впечатления, что 'Овсянки' снимали изначально с претензией на великое, чтобы было непонятно, неспешно и грустно, как в настоящем киноискусстве. А на мой взгляд, уж больно мудреная (или даже скорее мутная) это философия для сказки.

Овсянка - бесцветная, вязкая каша, самая бесцветная еда на свете. Овсянки - невзрачные серенькие птички, или кино, обласканное наградами знаменитого Венецианского фестиваля. Я - не критик, я - мало кому знакомый режиссер, но обещала написать впечатления о фильме, и пусть даже они будут как та бесцветная каша без варенья, но я попробую. Вообще-то я - благодарный зритель. 'Другое кино' - видно сразу. Несколько кадров требуется и сразу ясно - это - другое кино. И режиссер, и оператор, и продюсер сразу знали на какой 'сегмент' зрителя рассчитана была эта затея. И умный зритель настраивается на такой просмотр и даже счастлив, потому что не обмануты его ожидания, и он даже готов аплодировать стоя 15 минут, не взирая на то, что он Тарантино! И вплываешь в эту неторопливую скупую картинку с совершенным пониманием того, что вот оно - кино и как хорошо, что сижу в этом зале и время созвучно поздней осени. И медленное это ворочается на экране нехотя, приобретая черты белой мертвой женщины... Но проявляется в тебе вдруг любопытство страшное - Как же это она не дышит? - она же живая! - и уже не возможно сконцентрироваться ни на чем другом, - я внимательно слежу за каждым шорохом ресниц ее и вдохов... И Вот так поворачивается только живое тело... О Господи! Сколько чувственного в этих цветных веревочках на лобке! Но это потому только что я знаю - ЖИВАЯ! НАСТОЯЩАЯ! Я не хочу верить в смерть. Наверное профессия мне мешает абстрагироваться... И тут еще какая-то нелепица с клеткой - птицы почему-то с собой.. И уже везут женщину белую куда-то далеко, через земных гаишников в черную осень. И тут власть во мне берет зритель - тупой зритель. И этот тупой зритель шипит мне в ухо, что не стихотворение это никакое - а настоящая страшилка. Чувственная, странноватая, но страшилка с детективной подоплекой.. И вот эти два человека станут сейчас вспоминать и найдут в том в своем прошлом что-то такое, от чего сегодня ехать им на машине с дурацкими овсянками на берег черной реки опасно. Но едут они еще какое-то пустое время и ничего такого.. и ясно не становится зачем эта мадонна мертва (в обсуждении после фильма кто-то со всей очевидностью ответил - от любви оказывается! - от того, что слишком сильно ее любили - ага! надо же! круто! - может пересмотреть! может именно в этом месте надо было бы что-то такое об этом рассказать мне, чтобы понятно не только критикам было - ведь я теперь уже - тупой зритель - и мне даже спать захотелось от невнимания ко мне - простите! - и тут мне вдруг про папу главного героя стали рассказывать и хоть он и прекрасный в своей чудаковатости, но так подробно, теперь, когда я томлюсь от случившихся со мною вопросов.. Скорее бы оно закончилось уже.. Я с радостью отыщу в интернете повесть, по которой сделано кино - действительно классная вещица! И автор мне априори симпатичен - а автор видимо папа и есть - но смотреть о нем теперь, когда на экране два мужчины везут куда-то свою мертвую возлюбленную и до сих пор не ясно отчего она умерла... Простите меня, глупого зрителя - но тут я потерялась немножко. Задремала даже - и уж не обессудьте - возможно что-то и пропустила, но ведь так бывает иногда. Простите. Да, мне понравилась первая половина и я придумала совсем другую вторую - но это моя личная фигня, которая никакого значения к кино не имеет. Но при этом я совершенно беспристрастно могу констатировать - это - кино. Знаете, кто-то из очень неглупых сказал, что если есть в картине хотя бы минута кино, то это - кино. Тут есть как минимум три минуты. Вернее как минимум три эпизода, на которых я аплодировала стоя. В душе конечно. Не принято у нас по 15 минут хлопать. Хотела рассказать их, но пересказывать кино - что может быть уродливее?.. Позже я возвращалась мыслями в это кино. С Венецией реально все ясно и даже простите меня, просчитано авторами. Но ведь идея действительно гениальная. Действительно. И оператору мои звонкие аплодисменты стоя - и даже не 15 минут. Почту за честь. Гип-гип, как говорится.

Я очень ждала 'Овсянок'. Во-первых, мне интересен российский артхаус. Во-вторых, фильм заслужил похвалы и аплодисментов самого Тарантино на кинофестивале в Венеции. В-третьих, оператор 'Овсянок' - Михаил Кричман, чьи работы безумно нравятся, так что хотелось увидеть нечто не хуже 'Возвращения'. Сюжет развивался плавно... развивался... развивался..., но так и не развился. Нам показали экспозицию, может завязку, но кульминации, на мой взгяд, так и не состоялось. Только финальная сцена порадовала динамичностью, благодаря работе оператора. Хотя пафосные слова в конце, которые, по идее, должны были произвести какой-то эффект, поставить красивую точку, были настолько банальны и ожидаемы, что стало обидно за фильм. Казалось, у Федорченко в фильме есть все составляющие кино 'не для всех'. Символы, вроде дороги, воды, птиц в клетке. Хмурые пейзажи со старыми домами, грязными тропами, лодками, водой и желтыми листьями. Невыразительно-хмурые и глубокомысленные лица актеров. Грустный, словно уставший от жизни голос рассказчика за кадром. Эротика в огромном количестве, после которой, увы, хотелось посмеяться или погрустить, ведь не очень понятно, зачем 'любовь' у режиссера такая пошлая, да и где вообще та любовь, о которой говорится в конце? В общем, вроде бы и были ингредиенты, но салат, на мой вкус, не получился. Что касается работы оператора, и мне, и другим людям, показалось, что камера тряслась в некоторых моментах. Меня это очень удивило, ведь у Кричмана все всегда так идеально. Хотя в целом, снято хорошо, особенно момент с мальчиком в лодке и водой, но тут уже невольно проводишь параллель с 'Возвращением'. Не очень понятно, что именно так понравилось Тарантино. Этничность? Какая-то очень пустая и пошлая. Загадочная русская душа? Но ведь есть множество картин, где эта самая 'душа' показана гораздо выразительнее. Конечно, с одной стороны мы видим натурализм, что само по себе довольно ценно, но за этим совершенно ничего не стоит. Мне кажется, зритель подобного кино уже давно привык к мрачной картинке российской глубинки. Главное, увидеть на ее фоне действительно цепляющий и глубокий сюжет, которого я, к сожалению, разглядеть не смогла. 5 из 10

Чуда не случилось. Фильм, обласканный Тарантино и ФИПРЕССИ в Венеции, неминуемо ждал российский прокат. В малых залах, не потому что не заслужил, а потому что – типичный артхаус, на котором кто-то задумчиво кивнёт, кто-то уснёт, а иной и проклянёт улетевшие шуршащие бумажки в эквиваленте двух стаканов попкорна. Ведь ничего толком не происходит, причём до обидного мало, всего какой-то час с небольшим. У Федорченко не то что действо, сам сюжет фактически стоит на месте. Отчаянно вторичен этот сюжет. Некий старичок голосом прокисшего Бэрримора вещает «Овсянки!», продавая птиц, которые зачем-то должны скрасить будни холостяка по имени Аист. У того, в свою очередь, заурядное хобби - фотографировать мотальщиц и чесальщиц любимого цеха. Процесс, напоминающий кастинг невест, замаскирован под поиск гена утраченного народа, корнями уходящего в далёкое прошлое. Слегка нарушая будни, у начальника цеха Мирона умирает жена, два мужика везут её хладный труп (птичек берут с собой) хоронить по языческому обряду, на далёкую реку, и возвращаются. Суть «Простая история» от провинциального не-Линча. Чтобы воспринять ленту Федорченко, нужно по крайней мере быть в курсе двух вещей, точнее двух плоскостей, в которых ведётся повествование. Человеку, воспитанному в традиции Просвещения (а тем более - христианства), непривычно слушать «беседы на равных» мёртвой Татьяны и живого Мирона, диалоги Аиста с давно умершим отцом. Но у древних славян, как и народов севера, жизнь и смерть лишь равноправные переходы в существовании, которые правильнее назвать «рождением» или «свадьбой». Каждый из нас является частью Великой Реки, которая мозаично кружит и меняет темп, рождая новые причудливые течения. А сознание зрителя, в лучшем случае, вспомнит красивую аллегорию Омара Хайяма: Эти камни в пыли под ногами у нас Были прежде зрачками пленительных глаз... И если кто в «Овсянках» сумел передать горькое очарование этих строк, то это оператор ленты Михаил Кричман. Его камера не просто следует за мыслями, словами, воспоминаниями - она их опережает. Эти игры с тенями, зарисовки разбитых лодок, заколоченных домиков и нелепо освещённых берёз говорят больше, чем вся событийная канва. Притом настолько, что голос автора местами просто хочется вытравить из кадра. (Это всё равно как читать хорошему программисту курс «HTML для чайников», на самом деле, ощущения ужасные). Справедливости ради надо заметить, что в самые яркие эпизоды голос умолкает, а камера живёт, и все эти моменты – о женской красоте, телесной и духовной. Вечная тема кинематографа, да и его ли одного. В целом, излишняя досказанность и пожалуй, уловимая претенциозность, присущая всем отечественным «эйфориям» и «волчкам», не обошла и ленту Федорченко. К чести последнего, фильм неуловимо преображается к последней четверти часа, и автор, как будто спохватившись, неожиданно ломает придуманную им «радиальную маршрутку» от прошлого к будущему. На смену женщинам вылетают две невзрачные птички со смешным названием и внезапно становятся вершителями человеческих судеб. Кажется, совсем нехитрая мистика, а ведь оставляет в душе какую-то новую загадку.