отзывы и рeцензии

Кадет: отзывы и рeцензии

Белоруссия осталась в ощущениях доброй (во всех отношениях) части постсоветских граждан эталоном и квинтэссенцией советскости, а потому неудивительно, что мировоззренчески, эстетически и даже - куда без этого - политически именно ей из всех республик бывшего Союза выпала на долю роль заповедника, своебразного Парка Советского Периода. Как и во всякой резервации, здесь не по-природному чисто и безопасно, пусть и с привкусом выхолощенности, краски притушены, звуки приглушены, а звери, по идее дикие и непредсказуемые, едят с руки, как беловежские зубры. Впрочем, заповедные тишь да гладь обманчивы: именно в Белоруссии - в Могилеве и Вискулях соответственно - были документально оформлены распады двух величайших империй, да и военных трудодней за двадцатый век этой земле натикало всех, пожалуй, более, но власти приходили и уходили, а скрепы никуда не девались: Белоруссия с беспрецедентной эффективностью сопротивлялась всем ересям цинизма, любомудрия и самоцельного обличительства и оставалась верна - прежде всего, самой себе. Белорусов только ленивый не называл урожденными партизанами - и уж конечно, не за якобы присущее им подспудное сопротивление любой насаждаемой на их территории государственности, а за то, что в них, как, пожалуй, ни в одном другом народе, искони силен был инстинкт распознавания и отторжения предательства. Удивительное дело, но программный свой рассказ 'Тема предателя и (или) героя' Борхес опубликовал в 44 году, в самый разгар операции 'Багратион', и это вряд можно списать на совпадение: дневниковые записи писателя свидетельствуют о том, что и в аргентинской мирной тишине он жил одной Европой и все, происходящее там, пропускал через себя до острейшей боли душевной. Белорусское Сопротивление особенно его интересовало: раз пять в вариациях повторяется в дневниках Борхеса заявление нацистского министра оккупированных восточных областей Розенберга: 'В результате 23-летнего господства большевиков население Беларуси в такой мере заражено большевистским мировозрением, что для местного самоуправления не имеется ни организационных, ни персональных условий. Позитивных элементов, на которые можно было бы опереться, в Белоруссии не обнаружено'. Убежденный антикоммунист, Борхес как будто тщился объяснить многократно доказанную несгибаемость русских как-нибудь иначе, как-нибудь обойдя (желательно справа) наиболее очевидное 'видать, такие люди в стране советской есть' (до ставшего позже расхожим клише о том, что сама несгибаемость эта - лишь одно из проявлений народных дикости и варварства, правда, и он не довыдумывался - все-таки некие литературные noblesses его ещё обязывали). Отсюда двоящие сущности, диалектика предателя и героя в памяти народной, невыяснимость того, кто есть кто и есть вообще разница в сколько-нибудь заметной исторической перспективе, а также принципиальная вымышленность любого историко-идеологического нарратива. Вероятно и сам того не желая, Борхес открытой им диалектикой реальности в восприятии заражал военную литературу на много лет вперед. И пусть инкубационный период его болезни оказался длинным: показательно то, что под конец жизни сам Василь Быков - партизан! герой! очевидец! самый, ничтоже сумняшеся, обэкраненный советский автор! - пал жертвой этого недуга, упав с 'Проклятой высоты' в 'Волчью яму'. Стряхнуть всеобщий (в рамках 'мокрецов' -деятелей искусства) морок удалось лишь совсем недавно, скромному, но с первых своих фильмов замечательному белорусскому режиссеру Виталию Дудину, в одиночку возродившему родной кинематограф фильмом 'Кадет'. Формально отталкиваясь в сценарии от повести Анатолия Жука, Дудин, при минимальном фабульном в нее вмешательстве, так смещает смысловые акценты, что фильм наполняется совершенном иным, совершенно пушкинским звучанием. Уже в процессе работы Дудин изменил его название: 'Метык' (имя предполагаемого убийцы) превратился в 'Кадета', а история более или менее скомпрометировавших себя попыток выжить - в 'Капитанскую дочку', в 'береги честь смолоду', в повествование о 'стойкости юных, не бреющих бороды'. Ведь, что бы там ни прозревала Цветаева Марина Ивановна, противопоставляя 'гениального вожатого' Пугачева с анархическим 'безудержем' его 'бесцветному' Петруше Гриневу, славославил Пушкин отнюдь не красоту полыхающего мятежа, и не щедрые натуры, которым 'любая улица тесна', а скромное, негромкое служение природного дворянина никогда не виданной им государыне - а на самом деле воплощаемой ею России. И у Дудина семантическая правда тоже не на стороне справного, могутного мужика и его боевой подруги, 'просто желающих жить' - неважно где, неважно при ком, неважно, какой ценой. Прав юный курсант, несущий в пограничную белорусскую глушь пушкинский солнечный аристократизм, романтической, визионерской чепухой балов, паркета, эполет озаряющий хмурую деревенскую телегию. Ведь причастность великому - языку ли Пушкина, взятию ли Рейхстага - связывает куда надежнее соседства и родства. Другое дело, что великому приходится соответствовать, а потому так страшно важно сохранить той 'чистоты и гордыни поклажу', что 'тяжелей на крутом вираже' (Татьяна Бек). Кадет её сохраняет, и возвращается по месту службы в Калинин на Волге, Метык и Анелька - нет, и их поглощает ненасытная Мокошь, мать-сыра-земля. Вообще реваншизм урбанизма в фильме удивителен - и это при том, что собственно город в нем мелькает лишь на несколько мгновений в воспоминаниях (грёзах?) кадета Дениски, а деревенская жизнь небогата, да, но ярка и чудесна - росы медвяны, травы пьянящи, стога золотисты, а лес и дол видений полны. Дудина не упрекнешь в презрении к укладу, в котором уже тысячу лет как 'корова телится, ребенок серется, портянки сушатся, а щи кипят', но он и не умиляется ему фальшиво, подобно многим из 'деревенщиков'. Деревенские у него, одной почвой взращенные, её же грязью выходят и помазаны, а возможность очищения и приобщения всё-таки идет из далеких городов, что, наверное, логично: в конце концов, mundialis и mundator - слова однокоренные и по духу близкие (как и bello rus - горациевская воюющая деревня - и Белорусь), a они противопоставляют цивилизацию всем видам бестиарности. Родину - местечковости. Город - свинарнику.

Сняли настоящий белорусский фильм. Нет в нём русских актёров - нет штампов, клише и, пожалуйста, сразу успех. Очень долго находилась под впечатлением. Наконец-то передана настоящая послевоенная атмосфера белорусской вёски. Эта настороженность во взглядах местных людей, осторожность и недоверие к чекистам, это безвременье, особенно для тех у кого нет паспорта (а его не было и у моей бабули, работавшей за трудодни в колхозе) с одной стороны и однобокость 'правильных элементов' с другой. Подбор актёров, их игра - хороши! Руслан Чернецкий - обаятельный актёр и Полина очень хороша. Фильм настоящий, не притянутый за уши. А главная - очень важная и показательная черта хороших фильмов - актуальность... да. .. Возможно повесть Анатолия Жука, по которой написан сценарий так хороша. Почитаю. За фильм огромное спасибо!!!

Настоящее большое кино, серьёзная послевоенная драма с глубокой актёрской игрой. Не мрачная, жестокая, как 'Иди и смотри', а, наоборот, решённая и снятая в светлых тонах, что контрастно усиливает трагизм ситуации. Посмотрев её, только и остаётся, что тяжело вздохнуть: 'Да-а, вот ведь жизнь какая штука...' 'Кадет'- несомненная удача белорусских кинематографистов, снявших достойнейшую работу при копеечном бюджете и отсутствии 'спецэффектов'. 'Партизанфильм' живёт и побеждает! Смотрите и цените эту победу. 8 из 10