отзывы и рeцензии

Медея: отзывы и рeцензии

Два года назад какая-то сумасшедшая выбросила из окна двоих своих детей, а затем выбросилась сама. Приревновала мужа. 'Чокнутая', - сказали коллеги. 'Медея', - подумала я. Из всевозможных трактовок образа загадочной колхидской царевны Ларс фон Триер избрал наиболее жизненную интерпретацию мифа за авторством Еврипида, которая и через тысячи лет спустя все еще остается действующей, в сводке новостей обернувшись банальной бытовухой со статьей. Герои древнегреческих мифов при ближайшем рассмотрении, конечно, пугают неискушенного современника. Инцесты, братоубийства и прочие издержки родственных отношений там цветут и пахнут, прорастая какими-то совершенно жуткого вида плодами. Но, несмотря на слухи (тысячелетней давности) о том, что детоубийство Медее Еврипид приписал за взятку, точность попадания в образ заставляют в этом сомневаться. За деньги или без, но автор древнегреческой трагедии так или иначе вычленил суть природы решительной, сильной и беспощадной женщины. Безумна ли Медея? Вряд ли. Но в отличие от Триера, снявшего свою картину в сотнях оттенков тусклого, Медея не признает полутонов. Для нее есть или черное, или белое. И потому вся мощь ее любовного чувства, ставшего причиной многих злодеяний, предшествующих рассказанной истории, перерождается в равный по силе антипод. Ненависть ее абсолютна и холодна. Это не преступление в состоянии аффекта, это - единственный выход сознания, которое не признает компромиссов. Медея не зря наделена колдовскими способностями – это отдаляет ее от простых смертных с их возможностями смирения и прощения. У Медеи нет ни того, ни другого, по силе своих страстей она, скорее, античное божество, а потому может и миловать и, что в ее случае более верно, казнить. То, что она совершает – это даже не месть. Она забирает обратно то, что так щедро подарила человеку, не оценившему ни этот дар, ни ее саму. Тягучая мрачная атмосфера и гипнотический эффект, которые создает тусклая, колеблющаяся картинка стали если не идеальным, то, во всяком случае, художественно оправданным способом визуализации всего нагромождения человеческих страданий, о которых идет речь. Сама героиня – постаревшая, сосредоточенная на собственном горе, великолепно сыграна. Ее символический жест в предпоследней сцене – освобождение от груза беды, и только тогда ее лицо, наконец, искажает горе, которое она носила в себе. Очень сильно.

На редкость идиотское кино. Не знаю, как там обстоит дело со сценарным «мегашедевром» Карла Теодора Дрейера основанного на трагедии древнегреческого драматурга Еврипида, но по мне так гадость полнейшая... Некто Ясон, изменив своей жене Медее (а попутно матери двоих детей), а после и бесцеремонно ее бросив (судя по всему далее происходящему, женушка та еще стерва, так что мужика в какой-то степени можно понять), довел ее до того что она дабы разозлить мужика убивает двоих детей (причем один из них даже помогает ей в этом!). Можно конечно говорить, что я не понял всей «глубины философской мысли», не разглядел «символизма», да и вообще не дорос, чтобы смотреть такое. Но сами посудите, какой резон так поступать был, когда наша героиня могла спокойно уплыть в другую страну со своими детьми, где ее согласны были приютить. Вместо этого героиня оказалась той еще мазохисткой, да еще и осталась совершенно безнаказанной! Мораль сей басни укладывается лишь в то, что нельзя изменять да и вообще злить женщин (особенно если связаны с ними узами брака), особенно если ваша женушка психически больная. Но что раздражает больше всего, так это полное отсутствие какого-либо авторского взгляда. Триер сухо, в двух словах рассказал этот бред и даже не показал своего отношения ко всему, толком не раскрыл характеры и мотивации поступков героев, и даже не добавив доли иронии (а у нашего героя она присутствует практически во всех фильмах). Отчего даже коротенький хронометраж сморится невыносимо нудно и тоскливо. Что спасает весь этот маразм так это отличная операторская работа вкупе с неплохим саундтреком, и очень проникновенная актерская игра Удо Кира (в отличие от истеричной манеры Керстен Олесен), которому как ни странно сопереживаешь больше чем главной героине. По мне так однозначно самый худший фильм товарища Триера.

Удивительная вещь, но у Триера нет средних фильмов. Он снимает или гениально, или отвратительно. Этот фильм из второй категории. Фильм смотреть безумно тяжело и к нему лучше подготовиться морально. Ранние короткометражки режиссера настолько плохи, что вызывают омерзению к кинематографу в принципе. То же самое относится и к его дебюту, среднеметражному Картины освобождения. Визуальная составляющая – тихий ужас, ты не понимаешь, где в принципе можно достать такую камеру, чтобы настолько ухудшить общее качество. И ладно, если бы дело было только в этом, но тут еще и абсолютно сбитый темп, вгоняющий тебя в тихое отчаяние и вызывающий желание перематывать (так конечно делать не нужно). Ну и да, его ранние работы абсолютно лишены смысла. То есть с какой стороны не посмотри, все равно это очень и очень плохо. Но есть все-таки одно Но, за что я не ставлю Медеи 0 из 10. Фильм выглядит как будто он снят сотни лет назад, как будто эта потрескавшаяся фреска, поросшая плесенью книга или что-то в этом роде. Впервые в жизни я ощутил, что фильм снят задолго до появления кинематографа, его абсолютная инородность потрясает. Ты как будто разглядываешь старый, старый фотоальбом, изображения в котором уже давно выцвели. Стоит ли ради этого мучатся 80 минут? На мой взгляд, да, ибо такое вы вряд ли где-нибудь увидите. Моя любимая парадоксальность режиссера, вроде бы снял ужасно, но в тоже время абсолютно уникально, не исключено, что однажды я даже смогу полюбить этот невразумительный слепок другой эпохи. 4 из 10

Посмотрела 'Медею' Триера, и сразу вспомнилось письмо Пастернака Цветаевой за март 1926 года, где он признается в любви ей и ее гениальной 'Поэме конца': 'Так должны шевелиться губы человеческого гения, этой твари, вышедшей из себя'. 'С каким волненьем ее (поэму) читаешь! Точно в трагедии играешь. Каждый вздох, каждый нюанс подсказан. «Преувеличенно - преувеличенно то есть», «Но в час когда поезд подан - вручающий», «Коммерческими тайнами и бальным порошком», «Значит - не надо, значит не надо», «Любовь это плоть и кровь», «Ведь шахматные же пешки, и кто-то играет в нас», «Расставание, расставаться?» - (Ты понимаешь, я этими фразами целые страницы обозначаю, так что: «Я не более, чем животное, кем-то раненное в живот», «Уже упомянуто шахматами»)'. Весь набор этих цитат из цветаевской поэмы, которыми буквально захлебывается в письме Пастернак, именно о том, что видит внутри еврипидовой Медеи Ларс фон Триер. От шахмат Рока до раненого любовью в живот животного, от 'коммерческих тайн' пошлых выгод, резонов, рассчетов до расставания как смерти, безумия и небывалого преступления... Вот такое странное открытие. В Триере много цветаевского. Вышедшего из себя... при том что 'Медея' не самый страстный его фильм, скорее, надрывно нежный. PS Зернистость изображения достигнута при помощи повторной съемки проецируемого в лаборатории изображения - прием работает на создание впечатления ветхости мира, сновидчески-благородной архаики.

В первых кадрах фильма перед зрителем предстает море не в романтической ипостаси, а во всей своей первобытной жути, апеллировать к которой бесполезно, ибо она бесстрастна и холодна, как и последующая месть Медеи Яссону, месть архаического сознания, не справляющегося еще с задачей прощения. Триер, следуя, видимо, сценарному замыслу Дрейера, в прекрасно разработанной образной системе демонстрирует перед зрителем игру сознания древних греков, какой она представлялось Эврипиду (Euripides, 480 — 406 до н. э.), впервые обратившемуся к попытке формирования психологических характеров у героев своих трагедий. За 400 лет до нашей эры это было новым приемом, ибо ранее ядром древнегреческой трагедии было противостояние человека и богов без попытки охарактеризовать их психологически. «Медея» дает возможность нашему сознанию встретиться с сознанием куда более древним, с сознанием архаическим, коему неведомо благородство прощения, с тем сознанием, от которого становится холодно и жутко, с тем сознанием, к которому никак не хочется возвращаться современному человеку, утрачивая пусть иногда и кажущиеся сомнительными приобретения цивилизации. Здесь напрашивается параллель с известной интерпретацией эврипидовской трагедии итальянским режиссером Пазолини, который, используя определенную стилистику съемок, также демонстрирует мир древних стихий и человеческих страстей, обнажая перед нами их игру «по ту сторону морали», не осуждая и не приветствуя их, но побуждая нас думать, понимать, сравнивать и трепетать от ужаса и величия человеческой трагедии.

Итак, первый фильм великого фон-Триера о женской сущности. После него будет ещё много потрясающего кино, более известного, чем Медея, но этот фильм первый и очень сильный. Я считаю, что начинать смотреть фон-Триера нужно именно с него. Более ранние работы не обладают 'настоящим' почерком режиссёра, а этот фильм, по словам самого Ларса, стал для него открытием. Кино естественно не для всех, как всегда. Это фон-Триер. Не нужно ждать лёгкости. Случайный, не подготовленный человек, посмотрев Медею, вероятно будет ошарашен и даже оскорблён. Назовёт фильм ужасным, гадким и забудет его как страшный сон. И это правильно. Лишь немногие могут по-настоящему понять поступок Медеи и быть на её стороне, вместе с режиссёром, который так щедро дарит в конце фильма ещё один шанс стать счастливой, этой сильной, умной жестокой, но прекрасной женщине. Медею сможет понять не только жена, мать и даже не только преданная мужем женщина, этот фильм обязательно нужно смотреть и мужчинам, что бы почувствовать, на что способна любовь, когда она превращается в ненависть и месть. И мужчины всегда должны быть наказаны на своё предательство. Отчаяние может вывести месть на уровень страшных грехов и настоящего безумия! Фильм-шедевр. Фильм-скандал. Любовь, боль, ненависть, месть и настоящая женская сущность. Потрясающе! 10 из 10.

Вы не отыщете этот фильм в «хорошем качестве ни в одном магазине, фильмотеке или торрент трекере. «Медея» Ларса фон Триера - это первая в истории легальная кинематографическая «экранка». Официальный камрип как метод подхода режиссера к работе с изображением. Все оригинальное просто – Ларс фон Триер снял свой фильм на ручную камеру, затем спроецировал отснятый материал на стену, и уже потом это изображение снова снял на видео. На выходе получил шершавую зернистость фактуры изображения, из которой вдобавок лабораторно вытравил почти все краски. Режиссер задумал особый эксперимент со зрительским восприятием. Он создал фильм с эффектом не то потрескавшейся старинной фрески, не то полуистлевшего от времени гобелена, архаичные рисунки которого вдруг начинают оживать. Миф о Медее – это история двойного предательства: измена и подтасовка. Муж Ясон, которому она когда то при помощи волшебных чар и зелий помогла похитить золотое руно из родной Колхиды, променял ее на предложенную царем Коринфа возможность царствования и юную жену. Не простив предательства, Медея обманом отравила соперницу и ее отца - и разъярённые горожане в отместку учинили расправу над ее детьми. Древнегреческий драматург Эврипид, подкупленный коринфянами, переделал в своей трагедии концовку мифа, дабы очистить город от клейма детоубийства и переложил вину за содеянное на их мать. Завороженный этим губительным женским образом, датский режиссер Карл Теодор Дрейер в середине прошлого века написал лаконичный и мощный сценарий, который вобрал в себя трагедию Эврипида, но так и не снял по нему фильм. А в 1988 году его соотечественник Ларс фон Триер старательно воплотил в своей картине нереализованный замысел своего учителя. «Медея» затягивает в себя постепенно и необратимо - не вырваться, не сбежать. Цвета в картине совсем немного - режиссер использует его для того чтобы выкрасить задний план в ядовитые оттенки бирюзы и зелени. Солнце попадает в кадр лишь на сотые доли мгновений – и фреска фильма вдруг вспыхивает прожилками полустертой позолоты. Триер не устает подчеркивать колдовскую атмосферу «Медеи»: операторская съемка сквозь воду, сквозь ткань, сквозь туман. Оттеняет симфонической музыкой Йоакима Хольбека драматический надлом момента. Накладывает поверх шорох сыплющихся песчинок, шипение волн, шепот ветра, создавая ощущение присутствия в кадре некоего потустороннего начала, невидимого божества, а быть может - самой судьбы. Моросящий дождь, игра света и тени, вздрагивающее пламя, колебание занавесей, зыбучий песок, надвигающийся морской прилив: все струится-перетекает-меняется, гипнотизируя и погружая в транс. Уже где-то далеко за пределами привычного мироощущения - тонешь, гибнешь, растворяясь в психоделике триеровского киномифа… Режиссеру этого мало, он позволяет себе зайти еще дальше. Заключив взрывной темперамент колхидской царевны в сдержанную интроверсию и скандинавские пейзажи, не позволяя высвободиться и проявиться вовне переживаниям героини, Триер отказывает заодно тем самым в отдушине и зрителю. Разбуженный вулкан, насильно запертый внутри своей оболочки…разрушительно, мучительно, невозможно! Не находя выхода, эта раскаленная лава эмоций вынуждена уйти внутрь, в глубину, на самое дно, видоизменившись в единственно возможную энергию - духовного перерождения. От одежды до мыслей - образ Медеи в картине датского режиссера напоминает обугленную, лишенную растительности и растрескавшуюся почву. Глядя на героиню Керстен Оленстен, внезапно осознаешь, что это уже не просто отвергнутая и оскорбленная женщина, а воплощение самой праматери Земли - разгневанная, карающая за пренебрежение ее благосклонностью и дарами, обладающая священным правом как дарить жизнь, так и отнимать ее. Медея в фильме Триера завершает свою личностную трансформацию и становится именно тем, кем была изначально – древней хтонической богиней подземного мира, которой неведомы людские законы, смирение, раскаяние или милосердие. Неумолимая, гордая, могущественная, вершащая людские судьбы, виновная во многих преступлениях, но оставшаяся недосягаемой как для людского суда, так и для цепких когтей богинь возмездия Эриний. Триер не собирается останавливаться, доводя ее образ до кульминационной точки: две беззащитные детские шеи, туго обвитые пуповинами веревок - сцена подается как особый ритуал сакрального жертвоприношения… Оцепеневшему зрителю дается понять: Медея не может быть иной, такова ее природа, суть, предназначение и проклятие, а потому она - в праве. Триер предоставляет зрителю на выбор одно из двух: либо, задыхаясь от вцепившегося в горло инстинкта самосохранения, остановить фильм на шестидесятой минуте просмотра. Либо, отдавая себе отчет в том, что обратной дороги уже не будет, позволить режиссеру до конца реализовать задуманное – слиться с другим временем, другой эпохой, иным образом мыслей. Зритель не сразу обратит внимание, что идут финальные титры. Как и не сразу почувствует изменения, произошедшие с ним. Но именно тогда, когда ему покажется, что все, наконец, закончилось, и он вернулся в привычную систему координат - именно в этот момент властно заявит о своих правах на него заложенное в фильм уже не режиссером, а автором сценария. И запоздало придет понимание: Триер - прилежный подмастерье, подготовивший почву. Главный здесь не он. Идеалист от кинематографа, Карл Теодор Дрейер, действуя по своему обыкновению тихо, аккуратно и точно – заложит в истерзанную и опустошенную фильмом душу теперь уже в полную силу прочувствованную мысль-росток о милосердии и необходимости прощать. Трагедия Эврипида, переработанная Дрейером, нашедшая свое кинематографическое воплощение в фильме Триера – тройственная мужская проекция рокового женского образа. Копия другой эпохи, кинематографическая «экранка» наших высших и низших инстинктов. Фильм, невинно начавшийся как эксперимент над изображением и перевоплотившийся в конце концов в духовный эксперимент с нашим внутренним «я».

Экранизация античной литературы - дело, мягко сказать, не простое. Очень тяжело представить цельную адаптацию древнего произведения искусства, которое в оригинальном виде изобилует динамичными диалогами и пространными монологами, в кинематографических рамках. Команде создателей фильма (сценаристам, режиссёру и остальным участникам съёмочного процесса) необходимо основательно обогатить искомую историю всем имеющимся кинотеатральным инструментарием, затрагивающим как саму атмосферу киноленты, так и техническую привлекательность представляемых в ней событий. Ларс фон Триер, взяв за основу нереализованный сценарий именитого кинотворца первой половины двадцатого века Карла Теодора Дрейера, специфическим образом раскрыл трагедию Еврипида, сконцентрировав повествование на демонстрации пугающе-зловещего потенциала обезумевшей от ревности Медеи, скрывающегося в чертогах магически-беспокойного сердца. В связи с тем, что картина, по существу, имеет телевизионный формат как в аспекте визуального вида, так и в плане бюджетных возможностей, она не смогла в полной мере передать красоту и многообразие творческой задумки своего автора, который тем не менее выжал абсолютный максимум из тех средств, которыми располагал, что вызывает огромное зрительское уважение. Сравнивать экранизации 'Медеи' Триера и Пазолини, пытаясь определить чья работа получилась интересней и более правильной с точки зрения полного и точного изложения сути исходного литературного произведения, бессмысленно и попросту неразумно. Истинные ценители кино по достоинству и равноценно воспримут старания постановщиков при раскрытии глубины последствий жесточайших поступков лютой женщины по отношению к невинным мира сего (детям), окунувшись в её внутренний мир, буквально (или же всё-таки нет?) 'сошедший с катушек' от ревности. Да, Ларс более строго следует за текстом Еврипида в отличие от Пьера Паоло, который отдаёт предпочтение освещению предыстории Медеи; к тому же плюсом работы Триера также выступает тот факт, что он практически не повторяет те сцены, которые демонстрировал Пазолини в своём фильме, тем самым формируя полную самодостаточность собственной 'Медеи', обогащённой эстетически изумительной визуализацией природы и технически безупречной операторской работой. Финал данного кинопроизведения воистину шокирует не только тем, что отличается от литературного варианта, выбирая ещё более устрашающий способ злодеяния против родных детей безумной матерью, но и самим его исполнением, ошарашивающим дотошной реалистичностью, которая остаётся в памяти на долгие годы вперёд. Очень бы хотелось когда-нибудь заполучить шанс лицезреть эту удивительно-мрачную и по-настоящему жестокую киноленту в полностью отреставрированном виде, ибо сохранившиеся до настоящего времени копии выглядят откровенно неподобающе тому содержанию, которое в них заложено. Однако стоит отметить, что это не мешает со всей серьёзностью и вовлеченностью воспринять сюжет этой истории во всей полноте зрительского внимания.

Жуткий, ужасный, опусташающий фильм. И стал он таковым во много благодаря одной, всего лишь одной сцене, но сцене такой, что тебя переворачивает изнутри, ты уже просто не в состоянии реагировать на дальнейшее действо, творящееся на экране. Но Триеру и этого мало, прождав весь фильм, он начинает издеваться по полной, усугубляя и усугубляя эффект так, как только он может. Вы не поверите, но оказывается Ларс умеет снимать красивые картины, в которых есть кадры, которыми можно любоваться и любоваться. Вы не поверите, но Триер умет играть со светом и тенью, умеет применять различные визуальные (не путать со спец) эффекты. И все это при бюджете в пять копеек. В фильме есть пара моментов, которые всплывут в его дальнейших работах, так к примеру здесь есть очень схожая с Мандерлеевской сцена с конем.

В те времена, когда маэстро фон Триер еще не эпатировал публику идиотическими оргиями, натуроподобным отрезанием женских гениталий и скандальными заявлениями о Гитлере, на датском телевидении вышла экранизация нереализованного сценария Карла Теодора Дрейера по мотивам классического произведения Еврипида. Задумчиво бродит камера по осколкам любви аргонавта Ясона и царевны Медеи, что разбросаны вдоль пасмурного ветреного побережья. Траурное облачение героини намокает от мерных толчков равнодушных волн и капающих слез, пачкается водорослями, песком и черной желчью ненависти. Прерываясь на предательства Ясона и преступные хитрости Медеи, мы вновь и вновь возвращаемся из темных подземелий к укутанному то песчаными бурями, то туманами морю. И продолжается диалог героев – будто вне времени и пространства, противостояние мужского и женского, чувственного и рационального, призраков прошлого и руин будущего, где даже трагичное молчание может звучать пронзительным воплем. Эпос, превращенный в пьесу с оголенным нервом. Сюжет, намеренно размытый и отодвинутый на второй план, дабы сфокусироваться на ее глубоких морщинах, на его виновато поникшей голове, на их повешенных детях… «Медея» пахнет медом. Именно такое ощущение возникает, если пропустить через себя сладко-поэтические монологи героев и, прикрыв глаза, вдохнуть янтарно-карамельный колорит фильма. Однако древнегреческая трагедия еще никогда не была такой маргинальной и вычурно нордической. Виной тому – море. Бескрайнее бушующее царство Посейдона, определяющее жизнь и судьбу любого эллина; не просто неизменный живописный фон, на котором поэты давно минувших лет прорисовывали сказания о богах, титанах и героях, а практически живая, думающая субстанция, способная как спасти, так и погубить. Но вместо теплого бриза над лазурными водами Коринфа и прибрежного зноя солнечной Колхиды – лишь холодные датские камни мерзлой земли и мутная ледяная серость Северного моря. У режиссера всегда было особое отношение к проблемам эмансипации, конфликта патриархальных и матриархальных ценностей, самоопределения женщины в обществе и женской психологии в целом. В любом фильме фон Триера мы, как правило, наблюдаем исключительный женский характер, сила и мощь которого чаще всего парадоксальным образом заключена в исконной душевной слабости и податливости самой героини. Неудивительно, что сказание о Медее вызвало интерес фон Триера. Стародавняя история о матери, поставившей свою гордыню и желание мести выше жизни собственных детей, довольно ярко иллюстрирует порочную неоднозначность женской натуры именно в том свете, в каком привык видеть ее датчанин. Образ Медеи становится кипящим котлом, в который брошены жестокосердие, ревность и зависть напополам с принципиальностью, решительностью и силой воли. Проблема в том, что фон Триер так и не сказал ничего нового, по сути, отказавшись от смелых новаторских трактовок, идущих вразрез с традиционным пониманием мифологического сюжета. Тем не менее, примерно в эти годы кисло-острый фрукт по имени Ларс, зеленеющий на раскидистых ветвях скандинавского кинематографа, начал наливаться спелостью и источать тонкий аромат режиссерской индивидуальности. Ее чертам, несмотря на умелое владение ручной камерой и читаемые реверансы в сторону Тарковского, было еще далеко до превращения в провокационный Манифест «Догмы 95», а недостаток профессионального опыта еще мешал воплощению гениального самолюбования под стягом праведной мизантропии «Догвилля» и «Меланхолии». Но уже здесь, в кадрах «Медеи», прекрасно виден четко намеченный вектор своеобразного эстетического видения кинематографической реальности. Вектор, обозначивший самозабвенное погружение в психологическую бездну душевной трагедии персонажей. Тот самый вектор, который и вывел фон Триера к одиозным вершинам европейского авторского кино.

Фильм Ларса Фон Триера - 'Медея' - первый открывающий череду работ автора, посвящённых рассмотрению внутренней, духовной природы женщины. В этот список можно включить: 'Рассекая волны','Танцующая в темноте', 'Догвилль'. Итак, 'Медея'. В основу фильма лёг одноимённый миф о Медее, покинутой женщине. Однако Триер сумел слегка изменить его содержание. ...В конце концов - перед нами не стоит задача сравнить оригинал и данную работу, перед нами задача - определить, о чём же фильм и какую сторону жесткой природы Триер попытался представить зрителю в данной работе. Медея - женщина, у которой было всё - красота, молодость, любящий муж, двое прекрасных детей... Но время... это что-то очень жестокое, оно меняет многое. Молодость Медеи ушла. Муж покинул её, обменяв на молодую, прекрасную жену, дочь царя, добиваясь тем самым получения практически абсолютной и неоспоримой власти и многого могущества. Идея мести обуревает героиню. Мести беспощадной. Вот она — истинная природа женщины — природа абсолютного зла. Зла, порождённого не гордыней, а отчаянием. Отчаяние — вот истинное безумие. Отчаяние родит истинную жестокость.

Несмотря на то, что Триер в своей картине сразу же акцентирует внимание на том, что идея принадлежит не ему, а Карлу Теодору Дрейеру и Пребену Томсену, в своем ответе я все равно буду использовать его имя как воплотителя идеи. Итак, мне кажется, основным отличием произведений Еврипида и Триера является изображение самой Медеи. Если античный поэт ставил своей основной целью описание событий этой трагедии в целом, то Триер же более внимательно исследует внутренний мир героини. Режиссер вовсе не осуждает, но и не в коем случае не оправдывает героиню, он пытается ее понять. И если у поэта главным инструментом изображения чувств и мыслей являются слова, то Триеру помогает игра актеров. Если заметить в фильме не так много слов. В этом и есть особая заслуга режиссера. Триер как один из величайших режиссеров нашего времени (на его полке стоят 6 пальмовых ветвей!) нашел уникальный способ изображения своей героини. Больше экранного времени занимает не само преступление – убийство своих детей, а ее душевные рефлексии и сомнения, особо красочно переданные благодаря операторской работе. Пейзажный план пустыни, «блеклая» картинка, резкие смены плана – эти труды оператора в синтезе с работами художника, композитора и монтажера и придают картине необъяснимо особый стиль режиссера. Потому что, как мне кажется, фильмы Триера невозможно спутать с другими картинами. Ларс фон Триер не показал зрителям Аякса на высшей ступени неистовства, как это сделал Еврипид. Однако режиссер отлично сумел выбрать такой момент, когда зритель не столько видит наглядно, сколько воображает высшую силу страсти, даже в лице, на котором, как кажется, “ничего не написано”. Так, и Медею изобразил он не в ту минуту, когда она убивает своих детей, но за несколько минут раньше, когда материнская любовь еще борется в ней с ревностью. Мы предвидим исход этой борьбы, мы уже заранее содрогаемся при одном виде суровой Медеи, и наше воображение далеко превосходит все, что художник мог бы изобразить в эту страшную минуту. Но запечатленная в этом произведении нерешительность Медеи именно потому и не оскорбляет нас, что мы скорее желаем, чтобы и в самой действительности все на этом и остановилось, чтобы борьба страстей никогда не прекращалась или по крайней мере длилась бы до тех пор, пока время и рассудок ослабят ярость и принесут победу материнским чувствам. Мы, зрители, мысленно сами того не замечая, обращаемся к детоубийце, осуждая ее: «Неужели ты постоянно жаждешь крови своих детей? Неужели беспрерывно стоят пред тобою новый Язон и новая Креуза и неустанно разжигают твою злобу?». Но в тоже время кульминацией всего фильма я считаю эпизод, когда старший сын подходит к только что убившей своего младшего брата матери, и просит “помочь” ему. Здесь мы наблюдаем и нарастание конфликта. Ведь сами дети, получается, оправдывают свою мать. Они все понимают. Именно так режиссер позволяет зрителю равноправно и осудить, оправдать героиню. Но все же я считаю, что невозможно дать оценку поступку Медеи. Каждый лично (индвидуально, сам за себя) решает, кто она: детоубийца или жертва. Порой мнения человека может меняться под силой жизненного опыта, или даже настроения. Ведь, кто знает, что бы сделал он сам, оказавшись на месте героини?! Мне кажется, в этом и есть великая заслуга трагедии Еврипида и последующих ее интерпретаций в книгах (например, Кристоф Вольф), в кино или в театре. Ведь здесь правильного ответа. Потому что Медея – это воплощение образа той женщины, которая от времен античности по сей день вечно сохраняет в себе конфликт сочувствия и ненависти.

Ларс Фон Триер не требует особого представления даже для людей далёких от кинематографа. Этот скандалист-перфекционист уже очень далеко зашёл и натворил дел. Всю жизнь датский режиссёр стремился к тому, чтобы стать особенным и уникальным в своём роде, он упивался ролью отщепенца, сволочи и гада* - а это то, что нужно! - во многом уникальное состояние для творца, так как никто не захочет примерять на себя подобную роль добровольно. Ларс Фон Триер часто в интервью говорит о своих множественных фобиях, среди которых имеется и страх быть похожим на кого-то. Так что не удивляйтесь - ему абсолютно комфортно быть ненавидимым многими, а лучше всеми. Мне очень повезло потому, что данный фильм я посмотрел в рамках выставки «На Камнях Растут Деревья», где замечательный кинокритик, журналист и радиоведущий Антон Долин в течение сорока минут рассказывал о самом режиссёре и его третьей полнометражной картине «Медея». Без авторитетного мнения Антона и его интересных замечаний, многие элементы фильма с первого раза и не разглядишь. Фильм стоит смотреть, только если Вы интересуетесь творчеством Триера! Если Вы поклонник древнегреческих трагедий и Еврепида или же фанат датского классического кинематографа, то Вам стоит просто пройти мимо. Во-первых, это телевизионный проект, выполненный в относительно скромном бюджете и в формате 77-ми минутной выцветшей картинки. Во-вторых, здесь нет ни Греции, ни какого-то действия. В-третьих, это довольно скучно и уныло, экспериментально и для себя (для Триера). Но при всём при этом снято безумно красиво – для эстетов в самый раз, но повторюсь - в ужасном качестве. Здесь Триер и оператор Сейр Брокман находят невероятные визуальные решения, обыгрывая тени, отражения и сложные планы. Также активно экспериментируют со съёмками на проекции. Сначала отсняли небо, спроецировали небо на стену, и уже на этой проекции актёр отыгрывает реплику. Греции здесь нет, так как Триер переносит действие в мрачную Скандинавию, в мир конунгов и викингов. Прекрасные пейзажи Ютландии неприятно бедны из-за вытравленных красок. Кто-то считает, что это создаёт эффект живой «фрески», но опять же эстетам виднее – а вот среднестатистический зритель, думаю, выдержит вряд ли. Все свои страхи Триер либо побеждает (или делает вид?), либо тщательно маскирует. И не смотря на свой страх быть на кого-то похожим, он на первых парах всё равно подражает и ищет вдохновения в чужих работах. Актёры Карла Дрейера (его же сценарий) и Райнера Фассбиндера, вода и лошади Андрея Тарковского. Это такое оголтелое желание дотянуться до великого… и найти в вышине своё место… своё, только своё… *- Данные эпитеты не отражают моего отношения к режиссёру. P.S. Интересный комментарий от Антона Долина. Это спойлер, но мне кажется, что не найдётся человека не знакомого с историей Медеи. Карл Дрейер работая над сценарием, посчитал слишком жестокой сцену оригинальной трагедии, в которой героиня закалывает своих детей. По его замыслу Медея должна была отравить их. Но Ларс Фон Триер пошёл дальше, решив повесить бедных детишек… 6 из 10