отзывы и рeцензии

Ночной портье: отзывы и рeцензии

Ругать «Ночного портье» - это значит вступить в конфликт с бОльшей частью женской аудитории, практически всеми гомосексуалистами, и другими группировками, проживающими на сексуальной обочине, то есть в сумме примерно тремя четвертями киноманов, а заодно заслужить репутацию ретрограда и жалкого мещанина, ничего не понимающего в искусстве. На самом деле, фильм прост, как три рубля. Это довольно обычная экранизация авторских эротических фантазий, в кинематографическом плане выросшая из одного эпизода «Гибели богов» Висконти. Однако то, что у действительно великого Висконти, который не мог не отдать дань своей сексуальной ориентации ни в одном из своих фильмов, составляло лишь малую толику его работы, в остальном обычно великолепной и безупречной, исчерпывает всю творческую сущность Лилианы Кавани от начала до конца. Эта милая дама просто перепутала свои гениталии с мировой катастрофой, случай достаточно типичный для артистической среды и вообще-то не слишком интересный, но пришедшийся как-то очень ко времени, а потому привлекший гораздо больше внимания, чем он заслуживал. Фильм появился в начале 70-х, в эпоху достаточно глупую, уже разродившуюся теми ошибками, последствия которых мы расхлебываем сейчас, и будем еще расхлебывать очень долго. Бога в общественном сознании не стало, и образовавшийся вакуум стали заполнять разными суррогатами. Самым популярным из них был секс, до того бывший лишь составной частью жизни, для кого-то более, а для кого-то менее важной, но никак не религией. Кавани, как гораздо раньше куда более талантливая и еще более глупая Лени Рифеншталь, была загипнотизирована нацистской атрибутикой, созданной, между прочим, все теми же представителями сексуальной обочины и вошедшей практически без изменений в садомазохистский комплекс. Для того, чтобы это понять, не надо быть ни садомазохистом, ни гомосексуалистом. Достаточно просто смотреть кино. Любое кино. Можно даже «Полицейскую академию». Вспомните хотя бы одежку, в которой там фигурируют товарищи из гей-клуба: это не более чем вариация на тему нацисткой униформы. Так что выбор Кавани понятен и очевиден. Именно этот якобы нацистский антураж и сделал «Ночного портье» самым скандальным фильмом своего времени. Если бы Кавани поместила свою фантазию, скажем, в древнеримские декорации, бомбой он бы не стал, а сейчас бы его прочно забыли. А так он ударил в болевые точки. Неполные тридцать лет, прошедшие между войной и появлением фильма – это ведь совсем мало. Тогда были живы люди, которые хорошо помнили, как это было на самом деле, и как мало концлагерь подходил для сексуальных экспериментов, пусть даже и садомазохистских. На практике все это было до ужаса асексуально. Страх смерти, настоящей, а не киношной, и голод вытесняли клубничные мысли не только из сознания, а даже из подсознания. Да и боль там была совсем не та, о которой мечтают мазохисты. Пытаясь придать достоверность своему бреду, то ли сама Кавани, то ли ее поклонники распространяли слухи о том, что она общалась с узницами концлагерей, которые получили там несказанное удовольствие, но ни одна из «узниц» в жизни так и не материализовалась, а сама Кавани всегда была склонна к мистификациям. Так, она отодвинула дату своего рождения с 1937 на 1933 год, чтобы добавить себе личного «военного» опыта. Кавани попыталась переплавить грязь в свет, историю болезни в историю великой непонятой любви, во имя которой ее садомазохистские Ромео и Джульетта должны погибнуть, смертью утверждая свое величие и свое превосходство, видимо, сексуальное, над этим жалким миром. И вот Богард надевает свою неотразимую форму, Рэмплинг смотрит вокруг своим назойливым взглядом, – и они идут навстречу пулям. Но и пули здесь не пули, и люди – не люди, а просто модели в грязноватой ролевой игре, не вызывающие ни сочувствия, ни уважения, ни даже желания понять.

История любви бывшего нациста и его жертвы, случившаяся в Вене в конце 50-х, снятая женщиной-режиссером. Основная мысль ясна и понятна: мол, извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду (с) Любое проявление любви имеет право на жизнь, любая ее форма должна быть оправдана, но в ханжеском обществе выживает только стандарт. Ключевое слово в данном случае, «любовь». Но только вот я как раз не уверена, что это любовь. И что-то мешает мне проникнуться этим действом, оно вызывает несколько гадливое чувство. Опять же я не назвала бы это фильмом об извращениях. Все, что добровольно принимается и той, и другой стороной – это уже дело тех двоих (троих, четверых и всех остальных, кого они пожелают пригласить в свою постель и жизнь). И есть же, наконец, стокгольмский синдром и прочие родственные ему садо-мазо. Это не извращение, это болезнь. Многие режиссеры пытались вспахать поле, засеянное господином Фрейдом. Но меня смущает фон. Как брошенная кость на потребу публике. Отношения героев друг с другом и окружающими укладываются в формулу: и хочется, и колется, и Гитлер не велит. Но в фашизме и его зверствах нет ничего изысканного, утонченного и чувственного. Не надо делать из него предмет для сексуального фетиша. Покажите мне человека, которого возбуждает нагота узников «Аушвица». Я не верю в раскаявшихся эсэсовцев, которые аккуратненько хранят в шкафу свою отглаженную форму. Довольно театральна сцена сговора бывших фашистских палачей, рассуждения про память, свидетелей и заметание следов – детские игры в шпионов. А ретроспектива концлагеря - просто театр кабуки какой-то. Слишком постановочно выглядит разговор с графиней: дескать, «я встретил свою девочку», но «это не романтика, а библейская притча». Новая Саломея потанцевала – и получила в подарок голову. Ах, какая изощренная игра ума и фантазии! Он ее так любит, что постоянно делает ей больно. Она тоже та еще овечка, вы заметили? Это странно для сломленной пытками и унижениями женщины. Мне жаль актеров – хороших актеров! Невозможно естественно сыграть фальшивую историю. И если Рэмплинг еще воспринимается местами, то Богард неубедителен совершенно. Лилиана Кавани пыталась снять кино о странностях и травматологии любви. На мой взгляд, у нее не очень получилось. И особенно раздражает, что это подано под соусом «произведение искусства». Если это и произведение искусства, то оно такое же мёртвое и холодное, как фризы Парфенона, выломанные некогда лордом Эльджином, оторванные от естественного контекста – греческой почвы, зеленой травы, солнца и увезенные под темные своды музея в промозглую Англию. PS: Единственный сильный момент в фильме, который меня тронул, это отчаянная просьба Лючии к мужу: увези меня! Это было похоже на правду. Женщина, которая за себя не ручается, которая способна наделать глупостей, хватается за последнюю соломинку. И мужчина, который слышит и чувствует свою женщину, схватил бы ее в охапку и рванул прочь, плевав на контракты. Потому что это не блажь и не шутка. Маленькое такое зерно в океане мОрока.

Макс работает ночным портье. Он не любит день. Ему стыдно. В прошлом он — работник концлагеря. Он принадлежал к той жестокой элите, которую боялись и презирали. В настоящем (в 1957) он всё ещё нацист, но уже без того почёта. Раньше он мог без стыда убивать невинных, сейчас он сам может быть только казнённым. Герой Богарда полон стыда и зависти к своему былому «величию». В 1957 он всего-лишь обычный портье, бывший убийца. Кто не захочет избавиться от такого прошлого? Вот и друзья Макса, тоже бывшие работники концлагеря, так думают. Они предлагают Максу поучаствовать в Процессе, в котором его прошлое будет «стёрто», и Макс, пройдя это «Очищение», сможет стать обычным человеком без греха. Но теперь перед Максом встаёт новый вопрос: «Как можно отказаться от власти?» Да, эта власть порочна и сейчас её у Макса нет, но, если бы он имел возможность получить ту заветную власть, которая даёт в свою очередь возможность на совершение любого греха, Макс навряд ли бы отказался от такого шанса. Потому что кровь прошлого, которую герой Богарда совершил — это лучшее, что у него было. Когда же в отель приезжает Лючия, узница того самого концлагеря, где служил Макс, между ними начинается своеобразный роман. С одной стороны приезд Лючии — это проблема для оправдания Макса в Процессе, но с другой стороны воспоминание о сладком прошлом. Сейчас связь с Максом — это шанс для Лючии, чтобы прикоснуться к той знати, хоть и «мёртвой». Она хочет почувствовать себя равной им. Роман между ними — это способ не смотреть назад в прошлое, а думать о лживом настоящем. История, показанная в фильме, произошла в 1957 году, но что мешает в наши дни случиться подобной истории в реальности?

«Здесь нет никакой романтики» - слова главного героя, как мне кажется, должны направить зрителя прочь от лирики. Не стоит излишне романтизировать отношения жертвы и палача, потому что в посыле фильма это лишь верхушка айсберга. На первый план выходит не история любви, побеждающей смерть, а то как война калечит людей, причем больше не в физическом, а в моральном отношении. Фильм не противоречивый и даже не скандальный. В нем содержится четкое доказательство того, насколько сломлены бывают люди, прошедшие череду мук и испытаний, из которых невозможно выйти без последствий. Главные герои в данному случае нашли друг друга: ему нравилось повелевать, ей доставляло удовольствие подчиняться. Типичный пример стокгольмского синдрома. Он позволяет себе бить, унижать и сажать её на цепь, а она молча сносит всё это, целует ему руки и т.д. Очень великое чувство, правда? Стремление к саморазрушению и потаканию своим порокам - не любовь и даже не страсть, а страх заглянуть себе в глаза, смешанный с похотью, питающаяся жаждой испытать боль. Извечный вопрос: поддаться или воспротивиться? Всё зависит от человека и от его природы, взращенной на том или ином примере, опыте. Соглашусь, что кто-то и БДСМ считает невинной забавой, но шаблонность мышления, заложенная в общество нормами морали, всё таки пытается оберегать нас от таких извращений. И я не хочу пачкать слово «любовь» в столь низменных взаимоотношениях, пусть хоть миллион оттенков будет в нем заложено. Для меня это светлое чувство, тепло, нежность, забота, терпение, ощущение, когда с человеком становишься лучше, а не впадаешь в агонию или безумство. Не стоит заниматься фальсификацией и подменой черного на белое. СС-совцам нет оправдания, потому что они не ищут покаяния (сцена на крыше тому подтверждение). Первая же встреча с прошлым, столкновение с «палачом» сразу же выводит героиню на чистую воду. Она без долгих метаний расстается со своим шансом жить нормальной жизнью ради сиюминутных наслаждений. Уродливых и мерзких. Он совратил её в юные годы, а она через боль и страдания приняла свою роль. Сцена танца перед СС-совцами наглядно показывает как жертва наслаждается своим положением. С какой едкой ухмылкой она смотрит на отрубленную голову сокамерника, доставлявшего ей неудобства, и с каким благоговением бросается в объятия своего «возлюбленного» в благодарность за это. Многие ухватились в фильме за то, как эти двое шли к своей неизбежной участи, но не предавали друг друга. Как они якобы «боролись» за свои чувства. А я скажу, что это лишь фарс, обертка. Суть находится в глубине. Иного конца их судеб и ждать не стоило. Будущего для них не существует, и это ярко подмечено в последних минутах фильма. Их судьба уже предрешена, и они полностью осознают это.

Знаменитая своей провокационностью и откровенностью лента Ночной портье оказалась не настолько пошлой и вульгарной как вещало общественное мнение, ну и как можно было подумать исходя из аннотации. Хотя фильм безусловно и задевает темы о которых обычно не принято говорить, и стокгольмский синдром усугублённый садомазохистскими отношениями далеко не единственная проблема. Фильм пытается раскрыть психологию людей некогда являющихся важными членами СС. Более того психологию людей, которые даже после развала нацистского режима и начала уголовного преследования, не изменили свою жизненную позицию. И лента не слепо осуждает их, а пытается разобраться что же именно сделало их такими. Так же Лилиана Кавани пытается ответить на непростой вопрос почему жертва насилия не пытается ничего изменить даже будучи свободной. Смотреть фильм сейчас не слишком легко, всё таки чувствуется разность в темпе жизни в семидесятые и сейчас. Происходящее кажется излишне затянутым и неторопливым. Хотя отдельные сцены по прежнему производят на зрителя неизгладимое впечатление, и это не только легендарная сцена танца. Как ни странно лента не утратила свою актуальность и в наши дни, да и в смелости ей точно не откажешь. 7 из 10

... Я слышала о паре, которая в СССР заперлась дома, забаррикадировалась в комнате, полной дорогой мебели. Заперлась от родителей, высокопоставленных советских чиновников. Эта пара набрала еды, выпивки и гашиша, и не выходила из постели, пока отец не расстрелял их обоих через дверь из охотничьей винтовки, - ведь ему хотелось быть на высоте перед руководством КПСС, а эта пара была хиппи. Когда он расстреливал их, они уже были почти мертвы. Мертвы от алкоголя, слёз, секса и голода, - эти хиппи, которых нашли в объятиях друг друга с перепутанными волосами, бахромой, джинсами, которые замерли в последнем поцелуе. Их Крест был и стал Воскресением. А Кровь, как пел Моррисон, была внесена в рождение нации Вудстока: 'Кровь - это Роза Мистического Союза', нации Индиго, нации свободных детей, которые сегодня не знают, что делать с этой свободой. А на проигрывателе тихо скрипела пластинка Led Zeppelin. После мать одного из них умерла от сердечного приступа, и их обвинили в том, что они не только предатели Родины, но и убийцы матери. Это случилось в год выхода фильма Лилианы Кавани 'Ночной Портье', в 1973 году. ... Любовь и страсть, страсть, смешанная с любовью, смерть, топчущая любовь или любовь, преодолевающая смерть? Всё смешалось в 'Ночном Портье', и чтобы снять этот шедевр, режиссёру пришлось преодолеть многое: и косность окружающих людей, которые желали бы закрыть от себя и других правду, и раны войны, ещё не успевшие зажить к 1973 году, и торжество тоталитарности, которое, по Фромму ('Бегство от Свободы'), никуда и не думало исчезать. В её фильме всё интуитивно, неявно, неоднозначно, эмоционально, очень больно и пронзительно прекрасно. Здесь нет ответов, как нет и морализаторства, нет неоспоримости выводов, есть только шокирующая правда. И я не вижу в нём садомазохистского симбиоза, я вижу в нём только попытку Макса и Люсии затмить одной болью ещё большую боль, найти спасение и растворение друг в друге, это Любовь одинаково раненых и равных перед фашизмом жертв. Это подполье вдвоём, андеграунд, антифашизм, Сопротивление, если хотите, и их антифашистская демонстрация под пулями в конце - это настоящее мужество, которому стоит поучиться каждому, потому что эта война не кончилась, и вы это знаете. ... 1957 год, Вена. На улицах города хозяевами являются не 'приличные граждане', а друзья, сослуживцы и секс-партнёры фашистов. Они везде, они занимают должности от метрдотеля до кассира, от танцовщика до врача. Мир будто парализован ядом гигантского тарантула, ядом скорби и страха такой силы, что будто и речи не шло о Победе или Нюрнберге. Мир танцует тарантеллу медленно и обречённо, погружаясь в кошмарный сон. Фашизм торжествует в театре, на концерте, в кафе, на улицах, он незримо поставил на колени весь мир, вполз в души ночными кошмарами, наркотиками, рассветами и закатами с виски, от которого не пьянеешь, снотворным, от которого не заснуть, влез через музыку, отнял Моцарта и Гёте у Степного Волка - Гарри Галлера, а когда тот кричал об этом в романе Гессе на всех перекрёстках и угрожал бритвой, то был услышан лишь 'свингующей девочкой' Герминой, такой же обречённой, как и всё сгинувшее в тех войнах поколение, морально или физически... Здесь нет предательства Высшего Я, нет той подмены катарсиса насилием, которая так оглушает в 'Одержимости' и нет соучастия с насилием и жертвенной покорности, что так шокирует в 'Скорбном Лесе'. Макс и Люсия - это нарицательные имена многих и многих любовников, которые остались бессмертны, преодолели этот крест и 'попрали смерть смертию', но до сих пор тоталитарное общество отдаёт влюблённых на этот жертвенник. И на каждой такой истории, как и на истории Эрика Дрэйвена и Шелли, Паоло Малатеста и Франчески да Римини, какой-нибудь анонимный художник граффити обязан начертить анаграмму королевской Лилии и имена. Ведь все мы дети и внуки не Детей Цветов, не Бога, а рабов, не свободных, а 'детей войны', и часто это смывается только чистой кровью, потому что любая чистая, невинная кровь - это кровь Христа. И на всех нас эти розы, эти обагрённые кровью оковы, - по крайней мере, на тех, кто любил по-настоящему. И тогда Любовь станет самой главной угрозой и для фашизма, и для тоталитаризма вообще. Нет, не 'свидетели' угроза шайке палачей, они и так - вокруг и везде, но то, что может оживить, пробудить человечество ото сна, - вот, что является угрозой, и именно Любовь - главный свидетель и обвинитель фашизма в его извращённой непригодности для жизни в этом фильме. И именно она и будет уничтожена, в чём я и вижу его истинный трагизм. 'Когда Дирк Богард, как он вспоминал позже, «с тревогой и страхом» вышел на улицу в мундире со свастикой, толпа зевак… громко зааплодировала. А кто-то даже выкрикнул: «Heil!»' (с) Это они, те же самые обыватели, молчаливо приветствующие Гитлера и Сталина, позже, в 60-х, направят ружья на своих детей, которые массово выйдут на антивоенные марши по обе стороны железного занавеса, это они будут истерично топтать цветы, которые их дети вплетут в волосы, ведь они искалечены уже настолько, что пойдут даже на смерть, но не выпустят своих детей их оков этой невротической цивилизации. И всё-таки сегодня 'Ночной Портье' опаснее, чем был тогда, в 70-х. Тогда он был символом Свободы, сегодня же он поэтизирует непротивление, то самое соглашательство со злом и смирение с умиранием, что было не заметно за общим шоком 90-х, когда его впервые показали в России, и что так опасно сегодня, в эпоху, которую Бодрийяр вслед за Маслоу называет 'эпохой деритуализации'. Деритуализовав джаз в 'Одержимости', ты получишь ключ к жизненной энергии человека и погасишь её, деритуализовав величие Высшего 'Я', поменяв его и Эго местами в 'Лесу Сскорби', ты получишь Тьму вместо Перехода в Рай. Но и 'Ночной Портье' сегодня опасен тем, что оправдывает андеграунд, задерживает человека в состоянии жертвы, показывает смирение жертвы с неизбежной гибелью. Что могло помешать Максу и Люсии убежать вдвоём из Вены, из страны, порвать полностью с искалечившим их окружением? Напряжение, ложь, закрытость, неискренность, двойные стандарты невротизированного посттоталитарного общества? Да, они убивают их снова и снова, а вместе с ними и всех нас, и пока снимаются, принимаются и приветствуются нашими современниками такие идеи, как 'Одержимость' или 'Лес Скорби', - фашизм ещё может снова вернуться в наш мир и взять за горло тех, кто уже заранее безответственно согласился с ним и принял его вместо своего живого сердца. 10 из 10

Фильм «Ночной портье» вызвал в своё время вызвал массу критики и огромные политические дискуссии по поводу допустимости происходящего на экранах. Многие усматривали в этой работе режиссёра Лилианы Кавани профашистские мотивы и даже антиеврейские настроения (хотя в фильме нет ни одного персонажа с указанием на его еврейское происхождение). Мне же показалось, что даже если изначальный замысел был направлен по пути критики фашизма, то впоследствии эта попытка осмыслить этот непростой и неоднозначный след, оставленный ужасными событиями 1940-45гг., была «слита» эпатирующей подачей материала. Вышло, что то, что обеспечило фильму внимание и аккумулировало вокруг него дискуссию, в то же время сместило акцент на психологический — на противоестественную любовь, неправомерную ни во время концлагерей, ни после, по прошествии 12 лет после окончания войны. Конечно, можно сказать, что ни одна другая война не способствовала столь сильным мутациям, не искажала так сильно наше преставление о человеческой природе и о нас самих, не подрывала веру в человечество. Потому так особенно дико и страшно наблюдать за вновь обретаемыми парой отношениями «палач — жертва», за их желанием вновь обрести тот концлагерь как единственно возможное место для такой любви. Главные роли сыграла пара Дирк Богард и Шарлотта Рэмплинг. В интервью на телеканале «Культура» Шарлотта Рэплинг отмечает, что данные роли во многом отвечали тем отношениям, которые тогда были между ней и Дирком Богардом: «В каком-то смысле это была история моих с Дирком отношений, история того, что между нами происходило, и только благодаря ему я сыграла эту роль». Уже знакомые по съёмкам в так же известном фильме, работающим так же с темой фашизма, Дирк и Шарлотта гениально справляются с изображением противоестественной пары — бывшего офицера СС и его любимой жертвы, тогда ещё совсем юной девушки. Через 12 лет роли их кардинально меняются — он становится неприметным портье, предпочитающим ночную, потаённую жизнь, она преображается в светскую даму, в подругу известного дирижёра. Но все эти смены ролей ничего не значат для тех, кто прошёл фашистский концлагерь — ни для тех, кто был со стороны силы, ни для тех, кто оставался со стороны жертв насилия. Это не лечится и никогда не уходит в прошлое. И одним из посылов, выглядящим как пощёчина обществу от Лилианы Кавани, является обвинение в адрес не только палача, но и самой жертвы: жертва не всегда невинна. Жертва может сознательно выбрать свою роль.(1) Точно так же остаётся и действует в соответствии со своей идеологией фашистская ячейка, члены которой — респектабельные и уважаемые жители Вены, занимающие достойные должности. Они даже иногда поддерживают связь со своими жертвами, которые были готовы к сотрудничеству ради спасения своей шкуры, они влияют на начисление военных пенсий, они не отказываются и от своих привычек палачей, «сдавая в список» свидетелей их действий и уничтожая все документы, освобождаясь от страха быть пойманными. Жертва может сотрудничать со своими мучителями, как это делает Марио — беглец, которого оставили в живых из-за его умения готовить, и который позже открывает в Вене свой ресторан, не гнушаясь приминать там тех, кто убивал его товарищей. «Я хочу жить спокойно» — объясняет он. Казалось бы, именно от этого спокойствия и хочет отвлечь нас режиссёр, именно эти маленькие моменты кооперации во имя личной выгоды между двумя лагерями людей — истребителями и истребляемыми, — должны вызывать содрогание куда большее, чем стокгольмский синдром главной героини. Желание знать правду должно возобладать над желанием забыть! Однако любовь палача и жертвы — образ слишком яркий, к тому же, столь неподдельно сыгранный, — служит, скорее, для провокации, нежели для развития темы. Мотив скрытых, тёмных сторон души, которые есть в каждом из нас и о которых мы предпочитаем не знать или хотя бы не помнить, остаётся погребён под романтической историей двух влюблённых, не подвластных никакому суду. (1) «В одном из интервью, которое я давала в Париже, на вопрос о смысле фильма я ответила: «Все мы жертвы или палачи и выбираем эти роли по собственному желанию. Только маркиз де Сад и Достоевский хорошо это поняли». На ум также приходит Ханна Арендт, описывающая в «Банальности зла» о том, как представители еврейской общины сотрудничали с третьим рейхом, помогая им составлять списки людей, их имущества, а так же содействующая в транспортировке евреев: «И в Амстердаме, и в Варшаве, и в Берлине, и в Будапеште на еврейских функционеров можно было положиться во всем — в составлении списков людей и их собственности, в собирании с депортированных средств, призванных возместить расходы на их депортацию и уничтожение, в составлении перечня опустевших квартир, в предоставлении полиции сил для отлова евреев и последующей посадки их в поезда и — в качестве заключительного акта — в передаче всех средств и собственности самой общинной администрации для окончательной конфискации».

В свое время эта картина произвела фурор. Что не удивительно. Еще бы, такая щекотливая тема. Женщина, прошедшая через ад концлагеря, спустя много лет, встречает своего мучителя - бывшего нациста, и вместо того чтобы сбежать или убить, бросается ему в объятья и больше не может от него оторваться, как и он от нее. На этот фильм есть масса рецензий. Кто-то пишет о стокгольмском синдроме, садомазохизме, кто-то о любви. Да, странной, жестокой и нелепой, но все же Любви. Безусловно, фильм великолепен по многим параметрам: диалоги, сценарий, мрачная эстетика, потрясающие актеры... Но я хочу сказать о другом. О том, что увидела я в этих непонятных отношениях. А увидела я двух практически мертвых людей. Героиня была убита, уничтожена, когда попала в лагерь. Ее жизнь кончилась именно в тот момент. Лучия - красивая, хрупкая девочка с прекрасными глазами, наверняка одухотворенная и чувствительная натура (хотя в фильме нам не показывают героиню в до лагерные времена, но догадаться не сложно) - умерла в той жуткой очереди, где ее снимал на камеру высокопоставленный нацист Максимилиан Тео Альдорфер. И тогда на свет вместо той девушки родилось нечто иное... Это все, конечно, иносказание. Лучия физически не умерла, но личность ее (прежняя личность) разрушилась именно в этот страшный период ее жизни. Что, впрочем не удивительно. Но что же появилось на свет? Наверное, этот вопрос лежит в компетенции специалистов-психологов, которые работают с тяжелыми психологическими травмами. Но я поняла одно: выжив (физически) и вернувшись в мирную и благополучную жизнь, которая будто бы была наградой за ее мучения, героиня жить в ней решительно не может. Она больше на это не способна. Это не для нее. Это для хороших, здоровых, счастливых и живых. А она давно убита и отравлена. Она встречает своего мучителя, который тоже не может найти покоя и адаптироваться в новых для него условиях, предпочитая вести тихую жизнь ночного портье (это после высокой должности в Рейхе, где у него были власть, сила, вера в (пусть и страшные) идеалы и любовь к его девочке. И эта странная парочка, которая вдруг снова обрела друг друга, идет до конца. Их не пугает смерть (они оба практически были мертвы), не пугают лишения, не пугает опасность. Они чувствуют себя живыми только когда они вместе и могут пережить те странные и непонятные ощущения, которые оба по своему переживали в лагере. Это воскресает их. Они не имеют выбора, как многие пары - расстаться или быть вместе. Они даже не задумываются на эту тему. Для них все решено. Иначе невозможно. Лучше уж так погибнуть: вместе и быстро, насладившись друг другом перед смертью, почувствовав себя снова живыми. Чем умирать врозь, долго и мучительно, только изображая живых. Это очень страшно, но это их вполне понятный и осознанный выбор. Фильм, безусловно - шедевр. 10 из 10

История учит тому, что ничему не учит. Вот и в 1973 году, всего лишь через каких - то лет 30 после окончания самой страшной за все столетия войны, режиссёр по имени Лилиана Кавани решила поиграть в сексуальные ролевые игры в антураже военной трагедии. Кроме того, она решила придать своей фантазии оттенок драматической любви. В роли Ромео выступил бывший фашист, в роли Джульетты - бывшая узница концлагеря. Мило, правда? Вот только трудно поверить в правдивость подобной истории. Если режиссёр не знала, то концлагерь - далеко не ночной клуб, даже не дискотека. И людей с ленточками в волосах, танцующих позже стриптиз, там нет. Саломеи как вид там уничтожались за национальную принадлежность. А иные народы медленно умирали в мучениях - от голода, побоев и непосильного труда. Некогда было там танцевать. Да и сексуальные фантазии реализовывать. Интересен вопрос, зачем режиссёр сняла этот фильм? То ли это просто её личная сексуальная фантазия, требующая хоть какого - то выхода, то ли намеренная провокация. 'Съемочная группа очень опасалась гнева жителей Вены, которые могли неоднозначно отреагировать на нацистскую форму Дирка Богарда. Но в итоге все страхи оказались напрасны. Когда Богард, как он вспоминал позже, «с тревогой и страхом» вышел на улицу в мундире со свастикой, толпа зевак… громко зааплодировала. А кто-то даже выкрикнул: «Heil!»». Каково? Эта картина - откровенные танцы, даже стриптиз, на костях мучеников Великой Отечественной войны. Фашисты тоже снимали фильмы, но их всё - таки хватило ума не признавать произведениями искусства. 1 из 10

Я не большой знаток проявлений мазохисткой или садисткой любви, практический опыт сведен к нулю, но судя по утверждениям психологов такое явление имеет место быть в жизни людей, можно вспомнить и проявление «стокгольмского синдрома». Поэтому утверждать, что между Максом и Лючией была любовь или развенчивать, что это не так не берусь, она ему была далеко не безразлична, это факт. Было у них будущее или нет сказать сложно, тут вопросов больше чем ответов, и именно из за антуража на фоне которого зародились и продолжились их отношения. Могу только предположить, не претендуя на истину, что со временем Лючия бы увидела, что Макс закомплексованный и заурядный человек, которому положение и форма давали уверенность в себе, смогла бы принять его таким- будущее было, не смогла бы – значит нет. Достоинства фильма очень сложно оценить, т. к. Кавани снимала в очень непростых рамках сюжета, где не смогла правильно подать или лучше сказать совсем не то показала с точки зрения реального исторического фона. Начнем с того, что открыто свою гомосексуальность в Рейхе после 1934 года никто не показывал, за это запросто можно было загреметь в тот же концлагерь, а уж офицер СС, пусть даже извращенец (что могло быть), никогда не стал бы это делать точно. Свои сразу донесли бы. Концлагерь в фильме показан как нечто среднее между борделем и больницей, где охрана спокойно ходит по палатам где мужчины и женщины спят вместе. Все таки надо было источники проштудировать и очевидцев с консультантами расспросить. Далее нам являют зигующие на крыше нацисты (самая смешная сцена), видимо режиссер хотела показать угрозу со стороны реваншистов и недобитков, но получилось комично на фоне диалога между ними. Самый сложный момент это показания Лючии и Макса, мне вообще не понятно, зачем вся эта кутерьма, нет ее показаний и Максу спокойней, если как свидетеля хотели устранить, то вопросов нет, где искать знали, если Макс становится угрозой для СС-овцев, то ОДЕССА, Organisation der ehemaligen SS-Angehorigen, Организация бывших членов СС) расправилась бы с ним, но у Кавани нужно было расправу превратить в финал, где он и она, вместе идут навстречу заре новой жизни, она в красивом платье, он в черной СС-овской форме и подлые нацики из-за угла их убивают. Тьфу! Да они бы без нацистов в таком виде дошли бы до первого полицейского патруля и дальше ее в дурдом, а его на нары отвечать за преступления, так что новая жизнь была бы у них интересной, по замыслу режиссера. Шарлота Рэмплинг мне понравилась, ее героиня не очень, Дирк Богард в роли Макса, как СС-овец получился совсем никакой, не было в нем внутренней силы, или я ее не увидел. Очень специфический фильм, каждый сам решит смотреть или нет, рекомендовать точно не буду.

Фильм Лилианы Кавани «Ночной портье». Провокационный фильм. Фильм, поднимающий очень сложные вопросы фашизм и секс, причём с переходом оного в любовь. Даже не просто любовь, а высокую любовь. Фильм если и не окажет психологического воздействия, всё равно заставит задуматься над природой данных явлений. Чуть более десяти лет, как кончилась Вторая мировая война. В благополучной Вене в гостинице случайно встречаются Максимилиан Тео Альдорфер, /бывший нацист, палач/, и Лючия Атертон, /бывшая узница концлагеря, жертва Альдорфера/. Взаимные воспоминания, толкают палача и жертву в объятия друг к другу. А далее любовь,/или жалкое подобие любви/, со всем из этого вытекающим. Что-то не то, да? Так не должно быть? Согласен. Но. Не живи я в своё время, и не наблюдай действительность, и не делай выводы с увиденного. Преступник должен быть покаран и точка. Дабы другим, не повадно было. Ан нет. Нынешняя политическая обстановка показывает обратное. Победителей не судят. А надо бы. Кто виноват? Вот в чём вопрос. Палач, или жертва. Жертва, испытывающая симпатии к палачу, преклоняющаяся перед его силой, чувствующая в глубине души родство душ. В фильме есть сцена, где Лючия танцует полуголая перед офицерами и где Максимилиан в подарок за танец преподносит ей голову человека, который над ней издевался. Кто виноват, Саломея? Ты, или Ирод? Или время, или обстоятельства, или счастье твое такое, ущербное? По ходу развития сюжета возникает осень уж много вопросов, но автор фильма не даёт никаких, даже намёков на ответы, только констатация фактов, только герои фильма, живущие по своим порой непонятным жизненным понятиям. Я тоже не смогу, /не посмею/, дать какие либо нравственные оценки, тут уж каждый должен решать сам. Зачем оно мне нужно, возразит мне зритель, война давно прошла. Да, та прошла, а другая не прошла, только началась. А ещё одна начнётся, когда твои дети вырастут, если ты ничего не поймёшь. Не поймёшь, что и ты её ресурс, маленький кирпичик в стоне беззакония. И если ты это понимаешь, эта стена уже не столь крепка,/потому, как одного кирпичика в ней уже не хватает/. Вот такая любовь, не будем судить. Посмотрим внутрь себя, /это даст больше пользы/. А ещё возможно кто-то скажет, что это обычная патология, это тема не для нормальных людей, это для психологов да психоаналитиков. Не могу согласиться. Это тема для людей, живущих в человеческом обществе. Обществе, подверженном всевозможного рода катаклизмам, революциям, войнам и тому подобному. Это тема для людей, пытающимися понять разницу между моралью и моральным уродством, между тем, что считается нормой в человеческих отношениях и патологией. Между любовью и суррогатом. Только не надо скептически улыбаться. Иногда это ох, как непросто.

В ритме обычной жизни буднего или воскресного вечера, чрезвычайно трудно настроиться на просмотр фильма. Шокирует и раздражает сценарий, потому, как требует усилия, нестандартного осмысления событий, предельного внимания, знаний и воображения. Ракурс, того, что случилось с главными героями, а значит и всеми теми, кто был по обе стороны войны — нетрадиционен, но это не значит, что не верен. Я не стала сравнивать свои исторические представления о концлагерях и существующих там порядках. Допускаю, что в отдельно взятом концлагере возможны были развлечения для фашистов. Какие? Они нам не скажут, потому, как чудом уцелевшие и избежавшие суда — живут в постоянном ужасе висящей над ними расплаты и строго контролируют любую утечку информации. Вот так развлекались в, отдельно взятом концлагере, или его небольшом отделении. И помним, что жизнь, всегда страшней того, что показывают в кино! Так что это цветочки, отдельно взятые сексуальные эпизоды игры фашиста с жертвой. Ночной портье заигрался, упиваясь сексуальной властью, молоденькая жертва всосала яд насилия и разврата с идеей фашизма, который ей по узкомышлению представился симпатичным... разве нет? С чем ей было сравнивать диктатуру, мужчину, любовь? Те, что остались живы после войны — в большей или меньшей степени трансформировались неизлечимо. Как хотите это называйте, но психика не уцелела в нечеловеческих условиях будь то окопы, плен или селяне захваченной деревни с старостой из своих. Возможно, муж нашей героини, как творческий и эгоистичный мужчина за внешней интеллигентной формой общения не задумывался о психике жены, увлечённый творчеством и на самом деле мало уделяющий ей внимание и уж, конечно, недостаточный в сексуальном воображении с женщиной прошедшей ад. Ночной портье же — особо на свет и не высовывался, глубоко запрятав свои тараканы. Неожиданная встреча, дала толчок яду, дремавшему под спудом ужаса пережитого обоими: палача и жертвы и толкнул их к тому, что умели и знали оба. Один властвовать, другая получать от этого удовольствие. Садомазохизм.. любовь... утрата человеческого облика... единственное чувство, дающее иллюзию жизни? Один из сильнейших антифашистких фильмов. актуальный и сегодня !! Самая сильная сцена фильма, Вы, определённо, знаете о какой я говорю — квинтэссенция родственности душ палача и его жертвы и самая страшная, показывающая нам, что люди не изменились с времён Саломеи

Посмотрели данный шедевр на киноклубе, и вот решил написать рецензию. Мы посмотрели художественный фильм Лилианы Ковани 'Ночной портье', после просмотра состоялось обсуждение. Нам кажется, в этом фильм, инструментами кинематографа воспеваются идеи, которые нам глубоко чужды. Одна из главных мыслей данного фильм - это мысль о необратимой злой природе человека. О том что 'раскаленный хаос' Ницше и 'бессознательное' Фрейда есть фундаментальные и неистребимые животное начало в человеке, но самое главное то, что оно непреодолимо. Режиссер говорит нам жертва и палач, равно виновны в том зле которое совершает палач над жертвой. Господство и рабство. И главное, это им нравится, ибо это и есть их сущность. Мы думаем, что русскому духу эта концепция должна быть чужда. Она явно говорит о неравенстве людей, о том что неравенство есть благо. Мы же исходим из того что Христианство было первым человеком который уничтожал рабство в человеческом обществе. Христос сказал что у всех есть душа и в этом смысле мы равны. А когда ты и твой невольник обладаете Искрой Божьей в одинаковой степени, то господство и рабство уже вызывает дискомфорт. И это было первым шагом к равенству людей. Многие скажет, что и неравенство есть, и господство с рабством имеет место быть, правда в иных формах, но все же, и человек во многом зверь. На это я хочу привести отрывок из статьи 'Машина зла -2' газеты Суть времени: « По мнению Франкла(великий психолог, создатель логотерапии или терапии смыслов), если рассматривать человека только через призму либидо (неутоленных влечений), мы увидим всего два уровня: биологический (физиологические рефлексы) и психологический (психологические реакции). Но человек — больше, чем биология и психика. «Человек — это дух», — говорит Франкл. Телесное и психическое свойственны как человеку, так и животным. Духовное — только человеку. » Да, все это есть в нашем мире, но наш главный тезис в том, что человек не сводится к тому о чем говорит режиссер. Человек, он человек постольку, поскольку он может преодолеть и подчинять себе свои природные инстинкты. И главное режиссер показывает случай когда жертва воспылала страстью к палачу, но ведь это скорей исключение нежели правило, значительно большая часть людей такой любовью не воспылала, ведь так? И так же еще была группа которая не то что не воспылала этой 'черной страстью', но сохранила свой человеческий облик и даже поднимала восстания (Александр Печерский и многие другие). Нам же показан исключительный случай который воспринимается зрителем не как исключение, а как норма. Вот еще небольшая цитата в подтверждение вышеизложенного тезиса: «Фрейд был уверен, что если заставить голодать одновременно несколько разных людей, то «по мере нарастания настоятельной пищевой потребности все индивидуальные различия будут стираться и их место займут однообразные проявления одного неутоленного влечения». Франкл опровергает Фрейда. В концлагерях, в самых невыносимых условиях «все время были те, которым удавалось подавить в себе возбужденность и превозмочь свою апатию. Это были люди, которые шли сквозь бараки и маршировали в строю, и у них находилось для товарища доброе слово и последний кусок хлеба». Люди, сумевшие сохранить свою человечность, были немногочисленны, «но они подавали другим пример, и этот пример вызывал цепную реакцию».» Виктор Франкл - узник фашистских лагерей и психолог, его мнение по этому вопросу как минимум должно быть учтено. Принимая это все во внимание, надо бы очень хорошо поразмыслить, почему, в начале 80х годов, людям на западе стали давать такие, по меньшей мере странные, внушения. Фильм имел бешеную популярность и вызвал много шума в прессе. Как мы сейчас понимаем, шум в прессе это есть пиар, не важно какой знак принимает этот шум, результат всегда один о фильме знают все и соответственно его смотрят и воспринимают его 'мессаджи'. Данный фильм отвечает и на этот вопрос! РЕМАРКА: Далее идет исключительно мое ИМХО! Еще одна мысль, которая имеет место в этом фильме, это не то на что ставит акцент автор, но между тем оно там есть. В фильме показан тайный клуб послевоенных ССовцев, которые верны идее и которые продолжают свою борьбу (устраняют свидетелей и укрепляют свое положение). Которые ни в чем не раскаялись и лишь считают что проиграна одна битва. Эти люди свято верят в правоту своих идей и намерены взять реванш. Данный фильм, это художественное произведение, мы не можем сказать раз тут показано это, то значит так оно и есть. Но нельзя отрицать и такие факты, как практически дословное исполнение планов изложенных в докладной записке Альфреда Розенберка от 2 аперля 1941 года касательно СССР. Сложно отрицать то, что представители румынской железной гвардии Веолио Триффа и Николо Малакса были советниками президента США Р. Никсона. Вообще для фашистов всех мастей от европейских до японских были открыты все двери после войны. Я думаю, все, что происходит вокруг, это реванш фашизма. Очень хочется, что бы это было не так, но все говорит об обратном. Поэтому, пора уже вспоминать опыт наших предков ибо они возвращаются и они знают, что главный враг это не праздный и гедонистический запад, а красный-советский, глубоко русский дух, всегда жаждущий равенства для всех, свободы для всех, соборности и восхождения к новым историческим высотам вместе в едином порыве. 1 из 10

Делай мне больно, Делай мне больно, Делай. Но только не уходи… Загадочный, тоскующий, скрытный, печальный, одинокий, озадаченный, музыкальный, одаренный, умный, красивый, нежный, чувственный, преследуемый, страстный, талантливый мистер Максимилиан Тео Альдорфер сделал для этой девочки все, что мог. Если в ней и была искра, то не божья, будьте уверены. Впрочем, Бог тоже любит страдальцев – сумасшедших стигматиков, сгорающих для него на крестах. Он сам стал для нее богом, ни один Пигмалион не сделал бы для своей Галатеи то, что сделал для нее он, разбудив ее природную болезненную и болезнетворную чувственность твари, дрожащей у ног господина. Две змейки SS как два взмаха плети над ее изогнутой спинкой. В конце концов, это не его вина, он просто оказался в нужное время в нужном месте, в нужной войне и в нужном звании, а так бы все, вполне возможно, сложилось иначе, как вы думаете? Если Кавани и ставит вопросы, отвечать на них она уж точно не собирается – женская природа берет свое – прерогатива их избыточно-правополушарного мышления – только прошлое и настоящее, никакой альтернативы, одни антиципационные цепочки, хрустальные шары и гадальные карты. И словосочетания такого убогого как «стокгольмский синдром» еще не было и в помине… здесь она в праве настаивать на эпониме – «синдром Кавани» неплохо звучит, еще лучше звучит «синдром Ночного портье», а что? Есть же «синдром Алисы в Стране Чудес», чем наша Л. К. хуже того Л. К., который математик-писатель-любитель-девочек-нимфеток-читай-педофил? Правильно, ничем. Сорок лет спустя это выдержанное в темно-синих тонах кино не становится менее скандальным, как не становится менее многоатомной структура met-энкефалина, которым продолжает пахнуть изможденная принудительной концлагерной анорексией Шарлотта Рэмплинг, танцующая Саломея, только в отличие от своей знаменитой тезки, едва не упавшая в обморок при виде усеченной еврейской головы, то ли в постшоковый, то ли в голодный, причем во второй - куда как вернее. А пахнет она им, потому что больно. А он - ее личный опиоид. Он – это не злосчастный энкефалин, он – это Макс, который сейчас с удовольствием толкает в ее рот свой палец, и она пока без удовольствия его сосет, а потом наоборот: он может, уже и рад бы не толкать, но ее сосущий голос, а за ним и сосущий взгляд, сама душа, пустая, а потому непрерывно сосущая, сосущая, сосущая… его плоть, кровь, душу и прочие прилагающиеся к комплектации того, что мы называем человеком, со всеми его слабостями, пороками и талантами. Пожалуй, Кавани и не видит здесь иных талантов. Кто-то хорошо считает, кто-то хорошо молится, кто-то хорошо причиняет боль, кто-то хорошо ее испытывает – качественно, профессионально. Все остальное провокация – и процесса, и зрителя, такая вот зевгма, удавшаяся и в той, и в другой ипостаси – первый вызревает, ибо война, второй шокирован, ибо «война»! Ну да, война. Которая ничего не меняет, а всего лишь дополнительный аргумент для того, чтобы двое странных нашли свое маленькое, порочное, щекочущее, запретное, необязательное, случайное, стыдливое, кричащее, ненужное, безвременное и безграничное, бессмысленное и безудержное, бесовское и беспримерное, но все же счастье. Да-да, из тех, что в болезни (что вернее) и здравии, в богатстве и бедности, пока…

Пожалуй данный фильм входит в десятку самых провокационных, эпатажных и неодназначных фильмов своего времени. В далеком 73 году он произвел эффект разорвавшегося снаряда. В кинотеатрах были нескончаемые очереди. Тема второй мировой оставалась животрепещущей, не затянувшийся и кровоточащей раной, и еще ни освещалась в подобном свете, а именно через призму любви, с примесью нездорового садизма. Поэтому неудивительной стала реакция мирового сообщества, расколовшаяся на 2 лагеря. О чем же сей фильм? В венской гостинице встречаются ночной портье Макс (Дирк Богард) и жена известного композитора Лючия (Шарлотта Рэмплинг). И вроде все бы ничего, да только он - бывший офицер СС, а она - бывшая заключенная и по совместительству его любимая девочка-жертва. И вот с этого момента кажется что фильм пойдет совершенно в другом русле. И уж никак не о любви. Но нет. Здесь прекраснейшим образом связаны 3 вечные темы: любовь, война и искусство. Любовь, порожденная войной и жестокостью. Война, как не странно, давшая главным персонажам возможность любить. И искусство, грамотно и умело лавирующее на стыке между войной и любовью. Патология, неестественное влечение, или же все таки то самое, настоящее чувство связывает героев? Мне кажется каждый сам находит ответ на этот вопрос. Минимум слов, минимум героев. Максимум эмоционального выплеска и чувственности. игры инстинктов и нервного напряжения. Взгляд действительно сложно оторвать от экрана, ибо ты настолько заворожен игрой прекраснейшей Шарлотты и невероятно харизматичного Богарда, что это не представляется возможным. Молчаливая экспрессия пронизывает весь фильм. Принцип контрастов и целостности. Прекрасное и отвратительное - часть друг друга, не больше не меньше. Главные герои вне закона и вне понимания. Две трагические судьбы. Одна любовь. Графиня: Ты был безумен... ты и сейчас безумен... Макс: Безумный или нормальный! Кому судить?

«Память состоит не из теней, а из глаз, которые смотрят прямо на тебя, и пальцев, указывающих на тебя». Действие фильма разворачивается в Вене в 1957 году. В одном из местных отелей встречаются «старые знакомые» — бывший нацистский офицер Макс (Дирк Богард) и бывшая заключенная концлагеря Лючия (Шарлотта Рэмплинг). Он сейчас работает ночным портье в этом отеле, она стала женой известного дирижера. Но, как было сотни раз сказано до, этот фильм не о фашизме. Это может показаться странным, но фильм всё же о любви. О любви, которую мало кто может понять и принять. В концлагере между Максом и Лючией сложились странные отношения, о которых Макс вспоминал все эти прошедшие 12 лет с нежностью и которые Лючия старательно пыталась забыть. Однако эта неожиданная встреча пробудила в них всё, что они скрывали в глубине себя так старательно. Теперь они уже не могут скрыться от... самих себя. Удивительно, какие болезненные отношения может породить подобная жизненная ситуация. Кто-то назовет это Стокгольмским синдромом, кто-то садомазохизмом, кто-то ещё каким-то психологическим отклонением, но найдутся и те, кто разглядит здесь любовь. Ни на что не похожую любовь. Дикую и жестокую, обреченную на страдания. Смогут ли остальные принять такие отношения? Фильм-шок. Фильм-сенсация. Таким он был, когда вышел на киноэкраны. По тем временам фильм включал в себя сенсационные сцены постельного характера и затрагивал темы, о которым негласно запрещалась говорить. Сейчас нам, людям привыкшим к постоянно шоку, фильм уже вряд ли покажется столь сенсационным. Он любопытен и противоречив, но не более. Хороша актерская игра Шарлотты Рэмплинг, которая передает всё эти странные чувства, которые одолевают её героиню и о которых мы можем по-настоящему лишь догадываться. Интересен и Дик Богард в отрицательной (но отрицательной ли?) роли. 7 из 10

После первого просмотра «Ночной портье»... скажем, не разочаровал, но произвел совсем не то впечатление, на которое я рассчитывала. Восторженные отзывы, противоречивая критика, страна и год выпуска (именно европейцы в 70-80е снимали самый жесткач, чаще куда отвязнее Голливуда), да и сама тематика, помноженная на мою симпатию к неординарным любовным историям, сулили потрясающее и незабываемое зрелище. В результате увидела несколько затянутый, даже скучноватый фильм со строгой и скупой режиссерской подачей. А любовная история вообще казалась задвинутой на второй, а то и третий план, уступая место войне и политике. Однако отзывы продолжали кричать о том, какая же, блин, здесь любовная история (кто с восхищением, кто с брезгливостью). После прочтения статей о создании фильма (о том, как Дирк Богард до хрипоты ругался с Кавани; в каких условиях были сняты те или иные сцены; какие трудности ждали картину в прокате) интерес начал усиливаться. При повторном просмотре фильм уже оказался не таким однозначным, а на первом плане выступила опять же не любовная история (любовь здесь вообще весьма своеобразна и не вписывается в общепринятые рамки – большинство назовет это садомазохизмом, извращением больной психики, а то и просто Стокгольмским синдромом), а то, как война калечит людей, причем порой не столько в физическом, сколько в моральном отношении. И что порой достаточно небольшого катализатора, чтобы тщательно сдерживаемые демоны вырвались наружу. Что и вышло с Лючией. Пережив в юности концлагерь, пройдя через странную связь со своим же мучителем, наладив нормальную жизнь после войны, будучи женой дирижера, после всего одной встречи с Максом, который теперь работает ночным портье, она пускается во все тяжкие. Именно при повторном просмотре стали более очевидны попытки Макса и Лючии восстановить лагерные события, а параллели между их нынешними «забавами» и концлагерными флешбеками – более прозрачны. Их связь – что-то странное, болезненное, но тем и заманчивое. К Максу сложно относиться совсем плохо, потому что никто не демонстрирует весь масштаб его злодеяний. А у Лючии после пережитого можно было ожидать чего-то подобного. Дирк Богард и Шарлотта Рэмплинг играют просто потрясающе, причем еще вопрос, кто из них сыграл круче. Он – вроде бы сдержанный, показывающий эмоции одними глазами и нервно двигающимися руками, она – одинаково прекрасная как с худосочной фигурой и коротко остриженными волосами, так и одетая в ночнушку со свитером и прикованная цепью. Редкий случай, когда ни один из партнеров дуэта не может перетянуть одеяло на свою сторону. Самое интересное, что фильм не создает впечатления агитки, не выделяет правых и виноватых, предоставляя зрителю самому трактовать происходящее и определять своё отношение. Фашизм несколько эстетизирован, что особенно заметно в концлагерных флешбеках, причем непонятно – то ли Кавани просто не хотела заморачиваться, то ли таким образом передает, что воспоминания обоих героев стали ретушированными. И совсем уж перегиб называть этот фильм полупорнографическим, а те, кто называют «Ночного портье» порнографией и извращенством, явно не смотрели какую-нибудь «Последнюю оргию третьего рейха», где бессмысленность жестокости и софт-порно просто зашкаливает. «Ночной портье», не лишенный элементов эпатажа, все же выглядит скорее попыткой разобраться в душевной организации людей, переживших войну, и какие кульбиты порой может выделывать человеческая психика. Отсюда и небезынтересный случай привязанности Макса и Лючии (вряд ли такое случалось повсеместно, но саму возможность сложно отрицать), отсюда странные, даже фарсовые процессы бывших нацистов, которые явно не испытывают особой вины, но всё же стремятся оправдаться. Если в целом, фильм действительно стоит посмотреть, а то и не один раз. Потому что толковать его можно по-разному. Кто-то увидит политизированную историю послевоенного времени, кто-то – небанальную и по-своему красивую историю любви и страсти, которая обречена с самого начала. А кто-то просто будет брызгать слюной и скажет, что Кавани сделала беспроигрышную ставку на больную тему и сняла откровенный фильм о своих сексуальных фантазиях.

Или лучше мужа. Так это может происходить в жизни, если человек испытал психологическую атаку на организьм, если когда-то жил с оголённым нервом, а теперь мирно бдит в отеле, рассуждая, куда дальше отправиться – в Нью-Йорк или в Онтарио. Раньше, выступая в наци-кабаре и получая подарки от оберфюрера в виде головы обидчика или иной приятной мелочи, безделушки, а сейчас, проглаживая портянки мужа, не имея представления о том, куда новая жизнь приведёт, равно как, не понимая, к чему прошлая жизнь привела. Так сформировалась психика героини – размотавшийся клубок ниток до состояния натянутой струны был смотан новой жизнью обратно в путаный пыж и ждал дальнейшего действия рук портного. И портной этот, вернее портье, а по вечерам член клуба по реформированию бурного фашиствующего сознания, берёт нить жизни своей фрёйляйн вновь в свои руки. Интересное о фильме. Встреча на крыше дома членов штабстрейхштурмобергруппы, усердно трансофрмирующей своё нетрансформируемое сознание, уверенно входит в десятку лучших эпизодов политпропаганды в мировом кинематографе.

Именно с момента, столь изощренно напоминающего библейскую притчу о танце «семи покрывал»*, режиссер Лилиана Кавани начинала съемки своего «Ночного портье». В этом эпизоде Лючия – пленница фашисткого концлагеря, – напевая нарочито легкомысленную песенку, взятую с задворков кабаре, танцует полуобнаженная перед группой эсэсовцев, посвящая свой танец лишь одному из них. Молчаливому офицеру с тяжелым взглядом, чье лицо, скованное презрением ко всему окружающему миру, теплеет и смягчается только когда он видит ее. Свою девочку. Бледную, измученную, едва держащуюся на ногах от голода и унижений. И эту девочку он не только терзает, но и любит – той самой страшной, необъяснимой любовью, что для многих будет хуже смерти. Любя, он целует ее раны, которые сам же нанес; любя и беззвучно смеясь от нахлынувшего восторга, он по окончании танца подарит своей Саломее отрубленную голову одного из узников, который посмел приставать к ней. Через годы этому молчаливому офицеру суждено ниспустится до роли привратника во второстепенном венском отеле, а его девочка станет красавицей-женой известного дирижера, любимца публики и фортуны. Но когда взгляды экс-жертвы и экс-палача вновь пересекутся по предложенной злым роком траектории в оживленном отельном вестибюле, станет понятно, что приставка «экс-» в данном случае явно лишняя. Лилиану Кавани можно было бы упрекнуть в стремлении ковать железо пока оно горячо – в год выхода «Ночного портье» еще слишком сильны были воспоминания о Гитлере и его арийских ценностях, еще слишком громко звучало отравляющее эхо фашизма, запертого во многих душах, как черная чума в помеченной меловым крестом гробнице. Но надо отдать должное режиссеру: никаких спекуляций на тему достоверности исторических фактов, никаких антисемитских кадров, - ничего этого «Ночной портье» не предлагает зрителю на своей мрачноватой, будто бы выцветшей кинопленке. Вместо этого Кавани сосредоточилась на демонстрации сложных и порой пугающих отношений между жертвой гитлеровского режима и его строгим блюстителем, отведя фашизму роль не первой скрипки, а фона, призванного подчеркнуть антагонизм двух персонажей – антагонизм всецело подразумеваемый, но так и не ставший действительностью. Несмотря на связь, кажущуюся противоестественной, та реакция, что, ядовито шипя и растворяя в себе все условности, вновь вскипает между Максом и Лючией, зовется именно любовью. Это тот сорт любви, что отнюдь не переливается радужным спектром, а заимствует свою цветовую гамму из палитры вечернего грозового неба. «Романтика?» - удивляется Макс на утверждение одной из отельных постоялиц – пожилой графини «с темною душой», - и тут же задумчиво отрицает: «Нет, это не романтика». Конечно же нет, Макс. Это ненасытность и отчаяние, которые увидишь в кадрах «Последнего танго в Париже» Бертолуччи. Это забота, носящая черты извращенно-отеческого отношения, которой пропитана набоковская «Лолита». Это сладостное исступление, рождающееся из причинения страданий телу и духу, что предлагает Маркиз де Сад со страниц своих книг. Тут нет места романтике. И это не отголоски «стокгольмского синдрома», которым господа психоаналитики готовы заклеймить любые отношения, возникающие в связке «жертва-преступник». В «Ночном портье» вместо банального садомазохизма демонстрируется чувство куда более глубокое и неискоренимое, выдержанное за долгие годы ожидания, как выдерживается добротное вино в припорошенной пылью бутылке, лежащей на полке темного погреба. Макс, почитающий немногословность за добродетель (если, конечно, не за усталость от всего остального мира), как-то скажет слова, определившие всю его оставшуюся жизнь: «Я нашел ее. Свою девочку. И я никому не позволю ее отнять». И глядя на его лицо в этот момент, на крепко сжатые в кулак пальцы, невольно поверишь, что сама судьба готова смириться с таким союзом. Судьба, может, и смирится. А как быть с товарищами по Третьему рейху? Формально Макс все еще значится в их числе – до того момента, пока его рука с вытянутой струной ладонью не взметнется вверх и голос не выкрикнет на прощание два слова, резкие, как удары рапирой, вселяющие кому ужас, а кому и благоговейный трепет: «Sieg Heil!» А после он снова вероломно уйдет к Лючии, готовый, не задумываясь, предать все свои утопические идеалы, предпочитая стыд забвению, а собственное счастье – слепому служению поблекшей харизме главного тирана XIX века. Уйдет к той самой бывшей пленнице концлагеря, чье признание в кабинете полиции может утянуть в водоворот трибунала всю компашку уцелевших фрицев. Допустить такого они не могут. Оставить в покое, поверив в любовь двоих, как им кажется, «заблудших овец» - тем более. Остается действовать. Сперва уговорами. Потом игрой в «кошки-мышки». Затем по принципу холодной войны – окружить, отрезав от внешнего мира, и терпеливо ждать, пока осажденная крепость не объявит капитуляцию. Не понимают они самого главного, веками свойственного человеческой природе: тот, кто так долго ждал и уже успел утратить надежду, не пойдет на уступки, выбрав пару недель новообретенного рая вместо всей дальнейшей жизни в одиночку. Именно это останется для служак СС понятием под грифом «terra incognita», и именно по этой причине они, в финале одержав победу, даже не осознают, что на самом деле их победа – пиррова. * имеется в виду библейское предание, согласно которому танец юной Саломеи на праздновании дня рождения Ирода Антипы очаровал его так, что он согласился выполнить любое её желание. Будучи научена своей матерью, Саломея потребовала убить пророка Иоанна Крестителя, и принести ей его голову на блюде.

57-й год, Вена. Макс (Богард) работает ночным портье в отеле, периодически ублажает постоялок и сверху вниз смотрит на постояльцев. Единственный человек, на которого ему придется посмотреть снизу - жена дирижера (Рэмплинг), которая помнит, как он в эсесовской форме заставлял ее играть с ним. Это прозвучит странно, но фашизм в Ночном портье почти не страшный. Ужас наступает не тогда, когда показывают изнасилования и костлявые тела на грязном кафеле, а когда Рэмплинг совершает легендарный садомазо выход в эсесовской фуражке под звуки демонического аккордиона - момент из тех, что красивы своей отвратительностью, и впечатываются в память намертво. Дирк Богард играет инфантильного нациста с домашней кошкой и запятнанной репутацией, Рэмплинг - хрупкую девицу непонятной национальности, которая так намучилась, что ей это вроде как стало нравиться. Портье - это мелодрама, в которой все не так, а отношения между центральной парой невозможно объяснить вербально: это похоже на любовь, где обе стороны совершенно слетели с катушек, или на ненависть, доведенную до той кондиции, когда ничего не остается, кроме как обнять оппонента и переспать с ним. Ни тот, ни другой ответ не является верным - 'Это не романтика', - слова Богарда в одной из сцен. Это действительно не романтика и не ужин при свечах - это трагедия человеческого бытия, когда ты не знаешь, как быть, а по-человечески понимает тебя только тот, кто лучше всего тебя мучает. 8 из 10