отзывы и рeцензии

Портрет буржуазии в черном: отзывы и рeцензии

Термин «картина» применяется как к живописным полотнам, так и кинофильмам. Поэтому иногда можно сравнить впечатление от фильма с впечатлением от живописи, это уместно. «Портрет буржуазии в черном» в этом смысле напоминает фреску — старую, потускневшую и чуть облупившуюся, но хранящую очарование и притягательность. Недаром действие помещено в Венецию, но не такую которую обычно показывают туристам -площадь Сан Марко под сияющим солнцем, Канале Гранде с гондолами, роскошь Лидо. А Венецию красивую неброской, чуть печальной красотой — узкие улочки и мостики, некогда роскошные палаццо, ставшие серыми, но хранящие теплоту и память о страстях, которые когда то разыгрывались в их стенах. Визуальный ряд безусловно превалирует в фильме над фабулой, которая воспринимается лишь как фон для красивых, чувственных людей в соответствующих интерьерах. Юная Орнела Мути во всем блеске. Зента Бергер — классическая вамп. Капюсин (которую всё-таки привычнее называть Капучине, на итальянский манер ее псевдоним читается так) — такие глаза украшают любой кадр. Очарователен Стефано Патрици, актер фактически всего двух фильмов (вторым, а хронологически первым, по иронии судьбы стал другой «портрет», «Семейный портрет в интерьере» Висконти). Он ушел из кино, когда начала отцветать молодость, и «Портрет буржуазии в черном» получился прощанием с тем счастливым временем любви и эротики, когда молодым актером все любуются. Несколько неуместными кажутся политические ремарки (предчувствие войны в муссолиниевской Италии ?) и финал. Всё остальное на уровне. 9 из 10

Восхитительное кино! Роскошная мелодрама в золотистой пастели гламура, пресыщенности, излишества, гедонизма. Здесь ко всему можно применить определение «красиво». Прекрасна летняя, солнечная Венеция. Восхитительно красива юная Орнелла Мути. Притягательна знойная, чувственная Бергер. Радует глаз красота героя-любовника Стефано Патрици. Шикарная работа оператора классика итальянского кино Армандо Наннуцци. Это настоящее мастерство так снимать великолепные крупные планы красивых людей, наполнять кадр воздухом, теплым светом, создавать чувственную, эротическую атмосферу. Весь фильм за кадром скользит нежная, красивая, грустная мелодия. Хотя в картине неожиданно много эротических сцен и красивой обнаженки, все это оставляет ощущение пусть фривольной, но все-таки невинности. Вот такие выспренние эмоции вызывает антуражный, визуальный ряд ленты. И великая заслуга создателей, что они сумели силой своего таланта завернуть в такую красивую, блестящую, изысканную упаковку, по сути, вульгарную историю человеческой похоти, эгоизма, цинизма, распущенности и безнравственности. Если в этом и состоит посыл, то тогда это просто шедевр! 10 из 10

Этот фильм не только в каноническую, но и расширенную, для знатоков, кинематографическую венециану включают крайне редко, что не может не вызывать раздражённого недоумения: ведь антуражно, локациями, «Портрет буржуазии в чёрном» Черви Венеции верен так, как не верен ни один из венецианских фильмов Висконти, ни один из костюмных шедевров Мерчанта-Айвори, если и выезжая из города, то во внутреннюю, «мёртвую» часть Лагуны, туда, где воды рек с Фриульских гор смешиваются с волнами Адриатики и придонные топи утыканы троеперстиями свай, либо — к виллам Бренты, построенным дожами, расписанным художниками первого венецианского ряда и венециански-патриацианской экстракции, Тьеполо, Риччи, Пьяцеттой, даже лабиринтами в своих садах подражающим рисунку каналов метрополии. К вилле, например, Пизани в Стре, где Муссолини впервые встретился с Гитлером, и это уточнение здесь отнюдь не лишнее, поскольку на календаре фильма зловеще тлеет тридцать восьмой год, фашистские чины зигуют перед нарядной толпой с балконов Прокураций, сверкают белизной униформ под тёмными сводами «Флориана», стыдя городские кариозные мраморы за их неопрятность, беспардонно амикошонствуя с тонколицыми, всё ещё этикетом Лонги и Гварди живущими дамами, уверенно располагаются в патрицианских палаццо новые, хищные, индустриальным бумом вынесенные на поверхность люди, по-хозяйски хамовато покровительсвующие изящным искусствам, нежащие мифологически распутных дочерей и лишь единственной роскоши — бояться войны — не позволяющие зловеще ухоженным жёнам. Венеция заворожена очередным своим историческим шансом восстать из ветхости и гнили, и эту кратковременную, обречённую, аморальную, слишком, как у переспелой куртизанки, откровенно корыстную завороженность Черви показывает так, как не удалось больше никому. Город смерти, прихотливой дряхлости, островной самозамкнутости вдруг решает у него изменить себе (либо, как вариант, тряхнуть века назад легендой ставшей стариной), поставить на молодость, секс и чужаков — и проигрывает постыдно и жалко, хоть и не без своебразного достоинства износившегося по ридотто барнаботто. Своим самым, пожалуй, полным в одном кино каталогом ненормативных сексуальных эпизодов (сапфических, гомоэротичных, групповых, разнообразно инцестных) фильм Черви обязан, конечно, литературной своей основе, рассказу Роже Пьерфитта, известного как последовательный защитник не просто гомосексуальности, но педерастии, однако жалкими, безнадёжными, бесполезными делают эти полу- или противоестественные вожделения и соития режиссура, актёрская игра и камера. Генитальные копошения, пусть и божественно красивых, Орнеллой Мути, Стефано Патрици, Зентой Бергер предоставленных тел, ничего не могут исправить в этом городе, где, по словам Веры Полозковой, «от тебя вечно по чуть-чуть убывает сейчас и здесь, как и мостовой, и вообще истории, еле-еле». Виной тому — неукоренённость. «Портрет буржуазии в чёрном» становится по прихоти сценаристов фильмом о Венеции, но не о венецианцах. Местных нет даже на дворцовых фресках: в Палаццо Барбаро, выбранном домом для семьи нуворишей Маццарини, камера долго и сладострастно лижет «Похищение сабинянок» Себастьяно Риччи, сюжет чужой, римский, энергией и откровенностью насилия городу на воде враждебный, и глава семейства с удовольствием цитирует Рескина, вспоминавшего за сто лет до того о последних Барбаро, доживавших свой бесславный век на чердаке уплывшего из их бессильных рук фамильного дома. Ещё причудливей тасуется колода персонажей: синьору Рихтер, перебравшуюся в Венецию из потерявшего с присоединением к Италии свою экономическую исключительность Триеста отпевает православный священник на немецком (бывает же такое!) языке, графиня Линда из Фузины и не думает скрывать свой австрийский акцент, и евреи с не-венецианским именем Леви с жутковатым нажимом упоминаются в числе богатейших городских нотаблей. «Все причаститься, жадные, как псы, твоей больной съезжаются красы», Венеция, но время — в год выхода фильма это уже понятно — выметет их всех, как карнавальную мишуру. Как писал Борхес, «ежегодные золотые кольца, которые герцог должен был бросать, стоя на носу буцентавра, и которые в полутьме или мраке вод обернулись неисчислимыми звеньями идеальной цепи, протянувшейся сквозь время». Поэтому временщики уйдут (уедут, улетят), а город — останется.