отзывы и рeцензии

Дело: отзывы и рeцензии

Сердце мое заштопано, в серой пыли виски, Но я выбираю Свободу, и — свистите по все свистки! ...Я выбираю Свободу — но не из боя, а в бой, Я выбираю свободу - быть просто самим собой. Вчера ещё был 'Иван Денисович' Глеба Панфилова по Солженицыну, а сегодня на ту же мельницу льёт воду Алексей Герман младший. Что за диво? Случай? Судьба... Картины о политическом режиме, о человеке в системе тоталитаризма. Конечно же тоталитаризма, а как иначе? Когда выкручивают руки, когда бьют за образ мыслей, закон попирают, когда линчуют способами дабы устрашить, распять, запугать и всё это от власти - это тоталитаризм... Замолчи! Заглохни! Закрой рот! Ты - червь. Как смел холоп голос возвысить? Ты где живёшь? Забыл что ли... Камерное кино, где клеть комнат в коммунальной квартире удавкой для сдерживания. Шаг вправо, шаг влево - приравнивается к побегу! Прыжок на месте - считается провокацией! Так, наверное, назидательно вразумляли власть предержащие 'заблудшую овцу' осмелившуюся блеять ни на кого-нибудь, а на мэра города. И обруч кандального запястья с контролем дистанции возможного удаления от кормила, коротким поводком - ни туда, ни сюда, никуда. Нельзя! Домашний арест Вам мерой 'награды' за правды пасквиль на отца! Посидите. Пока. Подумайте. Хорошенько подумайте! А там поглядим... Холодок разливается по телу от кино Алексея Германа младшего. Кого презентует нам режиссёр? Какие ассоциации решил пробудить в зрителе дав возможность подумать над историческими процессами прошлого, нынешнего? Андрей Сахаров взывает к нам? Александр Галич напоминает о себе? Александр Солженицын потчует 'хлебом'? Или иные персоны должны быть озвучены? Профессор литературы осмелился 'восстать' против коррупции в маленьком городке. Один в поле воин? А что, разве на танк со связкой гранат в Отечественную парням было слабо дёрнуться? То-то же... Ну, ты, тоже скажешь - в Отечественную... ничего себе сравнение... А в чём разница? За правое дело не щадя живота своего почему бы и нет? Так то оно может и так. Но там - всё сплошь враги. А здесь - свои. Соотечественники. Терпилы. Челядь. Замазанные. И бьют они с носка по стандартной технологии - сначала уговорами, потом компроматом, затем поиском слабого места 'в обороне противника'. Не понимаешь? Тогда - запугивание. Всё ещё сопротивляешься? Физическое воздействие. Продолжаете упорствовать? Карьеру, работу - можете позабыть. Окружение редеет, предаёт, устраняется... Вы на выжженной земле. Вокруг Вас - выжженная земля. Жизненный тонус падает, здоровье расшатано, нервы начинают шалить... Ещё мал-мала и с Вами покончено... Что ж, пробирает! Доходчиво. Более чем... Тут нет места фантастике-фантазии. Экскурс в святая святых с тайными пружинами усмирения неугодного. Метода - азбукой распятия. «Бодался телёнок с дубом, да рога запропастил» Повествовательный рассказ драматургии уместившийся в без малого два часа лаконичен и страшен. Дом в сырости осеннего тумана среди голых деревьев усугубляет общее впечатление от происходящего. Безысходностью, беспросветностью веет из кадров. Солнце тут не гостит. Свет его, по видимому, предназначен кому-то другому. Тепло - тоже. Горестно. И грустно. Стоит отметить что Алексей Герман младший продолжает диалог начатый Кириллом Серебренниковым в 'Петровы в гриппе' - режиссёры полагают, что диагностируют болезнь общества в целом. Лишь киноязык, имеет отличая. Однако забитостость, покорность, холуйство - укором всем нам. ...Я выбираю Свободу — но не из боя, а в бой, Я выбираю свободу - быть просто самим собой. 7 из 10

Где-то в российской глубинке, в некоем обезличенном до состояния невменяемости то ли городе, то ли рабочем посёлке, в пожухлом то ли двухэтажном бараке, то ли в превращённом в коммунальную общагу фамильном гнезде, среди санаторных сосен и елей проживает с инфернальной мамой (Роза Хайрулина) специалист по литературе Серебряного века пятидесятилетний профессор и властитель местных студенческих дум Гурам Давидович (Мераб Нинидзе). Естественный вопрос о том, почему не Иван Степанович или, скажем, Улугбек Искандерович, оставим за скобками. Профессор живет напряженной духовной жизнью, о чем безусловно свидетельствуют портрет Анны Ахматовой на стене смахивающей на богемный притон профессорской квартиры, демократическое бухалово с сантехником под одухотворенные грузинские напевы и ремарка от любящей мамули «он единственный человек в этом городе, который знает шесть языков». (Мамаша, к слову, тоже не промах - читает стихи своей собаке, и явно не Симонова и не Исаковского). А дабы исключить последние зрительские сомнения в том, с кем именно они имеют дело, предпенсионный полиглот ненароком интересуется у мамы: «Как ты думаешь, папа бы мной гордился?». На что, разумеется, получает утвердительный ответ. И в самом деле, гордиться тут однозначно есть чем. Ибо в свободное от духовной жизни время профессор мужественно разоблачает самого здешнего мэра, который «украл пять миллионов». А для пущей наглядности размещает в соцсети «карикатуру», где народный избранник… совокупляется со страусом. Сия невинная шалость, которую Гурам Давидович именует «дружеским(!) шаржем», ясен пень, не может остаться без последствий. И мэр, так и не появляющийся в кадре архетип зловещего коррупционера, не замедлил с «ответкой». Мало того, что гурамычевы сослуживцы, придавленные беспощадной пятой режима, дружно проголосовали за его увольнение (видать, нынче кадровые вопросы отданы на откуп общественности). Так и вся мощь местной правоохранительной машины вкупе с инициированными властями криминальными перформансами обрушиваются на невинную профессорскую голову - ему предъявлено сокрушительное обвинение в краже то ли стола, то ли стула «с научной конференции». А на вопрос следователя, откуда погруженный в воздушные реалии Серебряного века профессор узнал про коррумпированность мэра, наш небожитель с полицейским браслетом на ноге, не моргнув глазом, отвечает: «Эдик сказал». Эдик это вроде как сожитель профессоровой супруги (точно не скажу, ибо сил досмотреть до конца эпическое произведение не хватило). Дабы вы чего не подумали, с супругой профессор разводится. И в самом деле, к чему супруга, когда в наличии любящая, всепонимающая мама с вселенской скорбью в глазах и незатухающей цигаркой в кариесных зубах? Впрочем, я не об этом. А вот о чём. Чем дольше смотришь, тем больше подмывает полюбопытствовать как в том анекдоте: профессор, вы дурак? Или, скорее, слово, которое с последним нелитературно рифмуется. Все бы ничего, если бы в режиссерском взгляде на этот воскресший прототип незабвенного Васисуалия Лоханкина прослеживалась некая отстранённость. Мол, люди всякие бывают - и такие чудаки тоже. Однако не тут-то было. Неподражаемая серьёзность, с которой постановщик (он же соавтор эпохального сценария), скажем так, анализирует своего персонажа (явно происходящего из того сословия, кого проницательный Ильич беспардонно обзывал «говном нации»), зашкаливает до обобщающих высот, прошу прощения, «философического осмысления судеб интеллигенции в инквизиторских реалиях коррумпированного социума». Вот только высоты, как выражался один давний критик «режима», тут всё больше зияющие. Много чего можно предъявить постановщику сей кинематографической нетленки - и притянутые за уши мотивировки, и нелепые коллизии, и зубодробительные банальности, и ходульное морализаторство, и бесполые диалоги, и местечковый пафос. Но безоговорочным первым пунктом - клиническое отсутствие чувства юмора. В итоге фантастический по степени глупости и пошлости опус в своей «притчевой» претенциозности оборачивается форменной пародией. Если на душе сумерки и захотелось от души посмеяться, то вам сюда. Только знайте, смех этот будет с металлической оскоминой.

Алексей Герман – младший (он же Герман III) наконец-то, впервые со времён «Гарпастума», снял как всегда интеллектуальный, отстранённый, но наконец-то не перемороженный как весь евроартхаус фильм. Как точно подметил Антон Долин, этот фильм можно сравнить с одиночным пикетом. По форме: герой одиноко существует в четырёх стенах и иногда (по расписанию) во дворе – потому что под домашним арестом. По содержанию: герой одиноко – даже не воззвал, а просто взвизгнул против коррупции – и сразу оказался в пустом пространстве, под хмурым надзирающим взором правоохранителя и раздражённо-непонимающим обывателя. Сюжет нехитрый – в некрупном уездном городе профессор-филолог узнал о конкретном случае казнокрадства мэра и рассказал об этом в своём посте на ФБ; и всё бы ничего (мало ли какая шафка растяфкается на караван), но он сопроводил это карикатурой, где мэр сношается со страусом. А вот это уже очень обидно, оскорбительно и подлежит показательной порке (будь это хоть уездный город или самый что ни на есть столичный – судьба программы «Куклы» тому в подтверждение). В результате профессор сам оказывается под следствием по нелепому обвинению в хищении пяти миллионов. Его терроризируют титушки, травят обыватели, друзья, родные, товарищи и коллеги прячут глаза и отказывают в помощи, и все вместе во главе со следователем призывают признать вину и по-тихому отползти на условный срок. Постепенно своими мелкими рефлекторными подлостями они и складывают коллективный портрет того самого страуса, прячущего голову в песок и принимающего покорную позу даже не из чувства самосохранения, но исключительно для поддержания благополучия в организме и окрест его…

«Дело» - очередная отечественная социальная драма про очередного бедного во всех смыслах героя, страдающего от очередного произвола российских властей. Однако, в отличие от других подобных ему картин, «Дело» представляет собой лишь весьма кривые, сляпанные на скорую руку, декорации, изо всех сил пытающиеся делать вид, что они – большое и высокое искусство. Но сколь же фальшиво и неправдоподобно, самодовольно и напыщенно, пусто и безвкусно выглядят эти попытки. «Смотри, - говорит «Дело», - У нас главным героем является интеллигентный профессор, специалист по литературе Серебряного века, между прочим! Ему можно сопереживать. Совсем не как в «Левиафане», где все бухали и развратничали». Профессора по канонам жанра незаконно обвиняют в растрате: хищении то ли стульев (хорошо хоть не двенадцати), то ли ещё какой-то мебели. Тот же всё отрицает, и заявляет, дескать, мэр города сам на руку нечист и прикарманил крупную сумму денег. «Видишь, у нас даже следователь по делу главного героя интеллигент! Он начитанный неглупый мужик, любящий Оруэлла и, в особенности, «1984». И здесь возникает сложнейший нравственно-философский вопрос о том, почему человек, знающий такую литературу, является частью репрессивной системы…» Однако достаточно быстро обнаруживается, что за этой ширмой прячется довольно посредственный конфликт. Конечно, людям, против которых хотят возбудить уголовное дело, в карманы подбрасывают именно стулья, а не наркотики. И умный зритель, пришедший в кинотеатр на столь возвышенный фильм, разумеется, при всех своих достоинствах не должен увидеть такого противоречия. Да и вообще, если присмотреться к фильму получше, то обнаружится, что в ленте с названием «Дело» про само дело почти ничего толком не рассказывается. Ни разбирательства с мэром, ни деталей судебного процесса здесь не покажут. Это кино не про то. «Ты ничего не понимаешь,– возмущается «Дело», - Так и было задумано. Обо всём говорится тонкими намёками, а не напрямую, как привык среднестатистический зритель. Мы сказали всё, ничего не сказав». Фильм порождает у любого психически здорового смотрящего громадное количество вопросов, на которые так и не найдётся ответа. В чём первопричина конфликта профессора и мэра? Откуда профессор знает, что мэр украл пять миллионов? Почему мы вообще должны верить профессору? Понятно, что эти вопросы слишком приземлённые для БОЛЬШОГО кино, коим хочет казаться «Дело». Однако, по завершению просмотра ленты, остаётся отчётливое и вкрадчивое ощущение, что не я дурак, а лыжи не едут, и король на самом деле голый.

Фильм «Дело», при всей его кажущейся актуальности (и поэтому немного агрессивности), обращен совсем не к внешнему. Как и любая хорошая, крепкая история, он зачерпывает гораздо более серьезную глубину, а в такие зеркала всегда немного неловко смотреться. Дело в том, что противостояние главного героя, Давида, практически всем остальным персонажам фильма кажется слишком понятным. Вот актуальная для нашего мира проблема. Вот человек, поступающий смело и безрассудно. Заведомо безнадежная его ситуация вызывает у большинства окружающих его людей жалость, осуждение и раздражение. И так как фильм, хотел автор того или нет, очень своевременен, огромное количество эмоций во время просмотра фильма будет сосредоточено на этом актуальном, болезненном. Можно бы вспомнить здесь битву Давида и Голиафа и пофилософствовать, кто же на самом деле победил в этот раз, но гораздо интереснее тот сложный путь, который главный герой, профессор, специалист по литературе Серебряного века, проходит совершенно один. Постепенно за всеми столь же понятными диалогами фильма и сравнениями таких разных персонажей, боящихся и не боящихся бороться за свои свободы, медленно проступает боязнь самого себя. И кажется уже, что главный герой не очень понимает, зачем ему такая неравная борьба, но точно знает, что она ему нужна. Он вывешивает на балкон простыню-плакат и выходит туда же дать отпор скандирующим под его окном; он ссорится с соседкой, которую заливает; да и сама точка отсчета его страданий, эта карикатура на мэра города, казалось бы, не вписывается в образ интеллигента. Все это выглядит каким-то толкающим вперед механизмом. Рассуждая о том, почему Мандельштам в свое время написал ту самую эпиграмму, за которую так жестоко поплатился, Давид произносит: 'может, он просто не мог по-другому?' Вся его сложность выливается на экран бесконечным потоком бумаг, книг, одежды в его светлой квартире. Она настойчиво зовет куда-то в античность, строгость, бумажность, которая течет себе медленно, переваривается и переваривает, тонет в клубах дыма, а на стене немного отрешенно наблюдает за всем происходящим царственный профиль Ахматовой. Вот герои курят, разговаривают, спорят, а камера растерянно плывет по комнате; зритель отвлекается на белый подоконник, кресла, заваленный стол, и как будто пытается рассмотреть этот поток, зацепиться за что-то и обрести равновесие и смысл. Вот главный герой сидит на кровати в японской маске и то ли кокетливо, то ли немного растерянно качает головой. Да, он сложен и нелогичен. Казалось бы, жалуется на сердце, но много курит и не откажется выпить со своими гостями. Это, конечно, не делает его нелогичным персонажем, но подталкивает к мысли о том, что каждый человек вот настолько беззащитен перед самим собой. Он раб своих привычек и слабостей. Он принимает странные, необъяснимые до конца для него самого решения. И все-таки, в этих решениях очень много смысла, просто он пока завуалирован чем-то простым и понятным — например, желанием справедливости и соблюдения закона. Безусловно, это фильм о свободе, и даже эпиграф к фильму очень просто и прямо нам об этом говорит. И если убрать так навязчиво маячащую перед глазами тему политики, если попытаться проигнорировать ее, то окажется, что перед нами человек, учащийся отстаивать свое собственное мнение перед собой. Давид столько раз переступает ту черту, которую окружающие переступить не в силах, настолько упрямо идет к своей цели, жертвуя повседневным комфортом, здоровьем, отношениями с окружающими, что невозможно предположить, что дело для него только в его требовании: «Я хочу, чтобы не воровали!». Невозможно поверить, что он борется только в политических интересах. Это попытка получить свободу по-настоящему взрослого человека, который слышит себя. Потеряв свободу физическую, потеряв возможность попрощаться с умирающей матерью, теряя людей, которым он мог доверять, главный герой учится отделять себя от них. И за каждой чертой, за каждым ушедшим человеком, за каждым (только своим!) решением снова стоять на своем, каждое из которых все более выглядит как катастрофа, Давид остается один и остается собой - искренним, живым, уязвимым. Иногда кажется, что большинство тех, кто посещал квартиру главного героя, сливается в одно большое пятно — то ли их историй слишком мало, то ли их кричащей несвободы слишком много. Почти каждого режиссер подводит к решению «я не выдержу такой страшной борьбы и пытаться не буду». Что случилось с этими людьми, у которых забрали их голос, заставили каждый день выбирать теплый ужин со своей семьей вместо борьбы за вопиющую несправедливость по отношению к конкретному человеку, которого они знают лично? Что украли у них, как заставили отказаться от своих принципов? Может, ответ лежит глубже, чем кажется, и помимо всего страшного на самой поверхности и возможных рассуждений про менталитет, перед нами еще и тот самый страх свободы и ответственности за свои решения, которые неизбежно идут вместе. Да, второстепенные персонажи вокруг главного героя действительно очень сильно с ним контрастируют, особенно в столь ограниченном пространстве фильма. Но эту немягкость такого маленького мира сглаживают очень искренние чувства случайных людей. Способность людей к состраданию вообще удивительная штука — можно вспомнить хоть очень заезженный пример из булгаковского романа Мастер и Маргарита, когда во время выступления Воланда зал вступился за несчастного конферансье. Давид находит поддержку там, где даже не предполагалось — и такие искренние, необъяснимые с точки зрения логики моменты сближают персонажей фильма, спаивают их в одну сложную реальность, и в нее хочется верить. Такая борьба, как в фильме «Дело», не может закончиться хорошо. Все же от реальности никуда не денешься, поэтому так велико чувство безнадежности и тревоги, когда мы наблюдаем из окна светлой квартирки, как Давид садится в машину и едет на последнее заседание по своему делу. И если бы фильм был только о таком деле, на этом безнадежном, отчаянном в своем безмолвии кадре можно было бы закончить фильм. Но фильм о другом. И логично, что развязка в конце концов обернулась для главного героя разочарованием, так как сама идея, от которой он отталкивался в начале фильма и за которую боролся, была слишком мелкой для таких грандиозных преобразований. Ведь он совсем близко подошел к испуганной птице в вечереющих кустах.